«Мы не теряем надежды

Как известно, в Сирии много смешанных семей. Граждане этой дружественной страны, которая в свое время очень тесно сотрудничала с СССР, приезжали учиться в советские вузы. Молодые люди, окончив учебу, нередко увозили на родину не только полученные знания, но и девушек, покоривших их сердца. Дети, рожденные в таких браках, говорят на двух языках, многие имеют двойное гражданство. И это – один из факторов нынешних прочных отношений между двумя странами. Отстаивая на международной арене права Сирии, Россия защищает и тысячи своих сограждан – в основном, женщин и детей. Поэтому ни в коем случае нельзя допустить ни малейшего отступления от нынешних позиций.

Мне удалось побеседовать с Надеждой, живущей в Сирии уже 21 год. «Наша семья образовалась так, как и другие подобные союзы – муж-сириец закончил в СССР университет, защитил кандидатскую. Недавно наша дочь вышла замуж за юношу-курда. Можно сказать, что наша семья соединяет в себе русских и сирийцев, христиан и мусульман, суннитов и алавитов, арабов и курдов», - сказала наша соотечественница.

- Как вы встретили начало сирийского кризиса? Что это было – неожиданность, шок?

- Шока поначалу не было, поскольку мы не думали, что это надолго. Но было ясно, что события спровоцированы. Еще за два месяца до этого были попытки взбудоражить народ через социальные сети. Тогда они не удались. Но когда беспорядки действительно начались, то мы думали, что это временно и затрагивает лишь отдельные районы. Что вот-вот все закончится. Никто и предполагать не мог, что это повлияет непосредственно на всех, на жизнь каждого сирийца.

Ранее Надежда с семьей жила в поселке, находящемся в 18 километрах от Дамаска. Но затем она вместе с мужем и детьми была вынуждена покинуть свою квартиру и переселиться к родственникам в Джараману.

- Работа у нас заканчивалась поздно, приходилось возвращаться ночью, - рассказывает она, - дорога была небезопасная. Первые полтора года мы все-таки жили там, но ситуация становилась все более опасной. Несколько раз возвращались под обстрелами, однажды пуля угодила в машину. А через три дня после того, как мы выехали, был убит наш коллега, журналист Али Аббас. Его квартира была в 20 метрах от нашего дома. Причем, он был настолько доверчив, что, работая в интернете, не защищал свою точку доступа паролем, и к нему подключался чуть ли не весь квартал.

- Вы переехали из огня да в полымя, - замечаю я, - потому что Джарамана сейчас тоже подвергается постоянным атакам боевиков.

- Да, с тех пор, как мы переехали – с августа 2012 года – начались теракты, а затем - минометные обстрелы. Это очень большое зло. Только недавно при разрыве снаряда погиб ребенок. Случайной жертвой может быть каждый. Конечно, ранее в Дамаске случались крупные теракты, но тогда можно было упрекнуть спецслужбы, мол, не доглядели, не досмотрели на блокпосту машину. А минометные обстрелы – как стихийное бедствие. Нельзя сказать, что мы привыкли – к этому нельзя привыкнуть. Но страха действительно нет, потому что это – судьба.

Каждый раз, когда мы едем на работу, то проезжаем через то место, где 10 мая 2012 года в теракте погибли 80 человек. На асфальте остались выбоины, и машина всегда на них вздрагивает. Невольно вздрагиваем и мы, вспоминая тот ужас, думая о тех, кто там погиб.

Задаю Надежде горький вопрос – о том, как отразилась война на ее близких. Она рассказывает трагическую историю:

- Племянник мужа служил в органах безопасности. Был рядовым сотрудником, занимался канцелярской работой. Когда начались события, их посылали на так называемые «демонстрации» - проплаченные, немногочисленные, агрессивные, которые были, в основном, по пятницам. Их участники выходили из мечетей с промытыми мозгами и начинали крушить все на своем пути. А ребята патрулировали и были «буфером» между ними и хозяевами лавочек и автомобилей – в основном, небогатыми, для которых разгром означал бы потерю средств к существованию. Первые несколько месяцев у полицейских даже формы не было – выходили в обычной одежде, естественно, без оружия. Племянник часто у нас бывал. И, когда возвращался с этих демонстраций, то недоумевал: За что же они нас так ненавидят?» Ведь ребята никого не притесняли, хотя их самих забрасывали камнями, им в спину выкрикивали оскорбления. С ним было несколько его ровесников - двадцатилетних парней.

Нужно сказать, что в органах безопасности, как и в армии, служат представители разных конфессий, то есть всего сирийского народа. Нельзя сказать, что это ненависть одной конфессии к другой, нельзя это называть межконфессиональной враждой, так как конфликт политический. Раньше вообще неудобно было спрашивать у людей: «Какой ты конфессии?» Даже сейчас это сохранилось. Но отдельным людям промыли мозги или заплатили деньги.

Осенью 2011 года нашего племянника направили в Хомс. Там события разворачивались особенно бурно. Ребята стояли на блокпостах вместе с солдатами армии. Это были совместные блокпосты военнослужащих и сотрудников правоохранительных органов. Когда мы его видели последний раз – а это было в конце октября – он рассказывал, как на их блокпост, где стояло не больше 10-15 человек, наступали 200 вооруженных террористов. А боеприпасов у ребят было мало. «Если бы армия не подоспела, то нам бы конец», - сказал он.

И вот однажды снова напали на блокпост, на котором он стоял. Кого-то убили, кого-то похитили. Один из парней, которому удалось спастись, сказал, что наш племянник – в числе похищенных. Мы иногда получали какие-то сведения от третьих лиц, что он жив и находится в плену, но неизвестно, насколько они были достоверны. Теперь Хомс освободили, но о его судьбе до сих пор ничего не известно.

Надежда также рассказывает и о судьбах других людей. У ее сына и дочери погибли и пострадали друзья

- У сына были университетские друзья. Впоследствии один из однокурсников служил в Дараа, другой – в Дейр-эз-Зоре. И тот, которого затем отправили в Дараа – был шаловливый парень, а второй – спокойный, мягкий, неконфликтный. И первый все время подтрунивал над вторым. Я вспоминаю фильм «Они сражались за Родину» - та же ситуация. Теперь тот, который служил в Дараа – погиб. А тот, который в Дейр-эз-Зоре – получил несколько ранений, в том числе и тяжелых – в грудь, повреждена рука. Его перевели в Дамаск.

У сына был друг, который закончил военное училище и служил под Дамаском в войсках ПВО. И летом 2012 года они пошли на рынок - покупать джинсы, кроссовки. Посидели в кафе, поели мороженого. Оказалось, что это была их последняя встреча. Через 10 дней на воинскую часть, где служил друг сына, напали боевики. Кого-то убили, кого-то в плен увели. Тот парень пропал без вести.

Моя дочь рассказала, что у них работала женщина, которая позвонила знакомым при захвате Адры. Она с ужасом рассказала, что боевики ворвались в квартиру ее брата и теперь ломятся в к ним в дверь. Потом связь прервалась – и все. Почти год не слышно, что с той семьей стало. Скорее всего, их уже нет в живых, тем более, что они алавиты, а их в живых не оставляют.

Мой нынешний зять однажды наткнулся в интернете на фотоснимок, который делал сам. Это – фотография его лучшего друга, курда по имени Знар. Снимок был размещен в новости о погибших в теракте. Этот Знар встречался с девушкой. Его родители были против, но они все же поженились и через два месяца уехали из Дамаска в провинцию Хасаке. Знар пошел оформлять «семейную тетрадь» - то, что у нас называется свидетельством о браке. А ЗАГС расположен рядом с рынком, и там взорвался заминированный автомобиль. Молодой человек погиб. Его жена уже была беременная. Недавно родила мальчика, назвали его именем погибшего отца. Естественно, ее не оставят одну, она живет с родителями, родственники окажут помощь. Жизнь продолжается.

…Мы с Надеждой сидим за столиком небольшого кафе, недалеко от здания информационного агентства «САНА». Это здание также подверглось однажды минометному обстрелу, тогда погибли четыре человека – трое сотрудников охраны и совсем молоденький паренек, разносивший кофе. Из соседней мечети раздается призыв муэдзина на молитву. Вокруг – множество маленьких магазинчиков.

- Зарплаты остались фактически теми же, а цены возросли в четыре раза, - вздыхает Надежда. Жить стало очень тяжело. Но мы понимаем, что это – война.

- Как вы смотрите на будущее Сирии? Скоро ли закончится война? – задаю я вопрос, который, пожалуй, волнует сейчас всех жителей страны.

- Скоро или нет, но это все закончится обязательно. Даже столетние войны заканчивались. На оптимизм наводит, например, то, что в районах, которые зачищаются от террористов, жизнь почти сразу возвращается в нормальное русло. Так что мы не теряем надежды.