Обыденному сознанию трудно себе представить, что на принятие решений сегодня могут серьезно влиять слова, сказанные семь-восемь лет назад, но на деле получается именно так. Например, происходившее в первой половине 2013 года на Украине или в России имеет к дальнейшему отношение весьма отдаленное, а вот события ноября 2003 года в Молдавии — самое прямое. И в этом — ином, непривычном — временном масштабе разворачивается самая настоящая война. Украинский кризис и без того уже принято, и вполне справедливо, называть гибридной войной. Но точно так же вполне можно говорить и о «странной войне», которая идет в Европе пятнадцать лет.
Войне, которую практически невозможно локализовать в пространстве или времени. Войне, в которой между отдельными боями и сражениями могут проходить годы. Войне, в которой Россия долгие годы в основном отступала и лишь в 2014-м решила дать адекватный ответ. Собственно, тем, что Россия дала сдачи, и вызвано то, что украинский кризис приобрел некоторые знакомые черты обычной войны: пока противник и без того отступает, нет острой необходимости в реальных боевых действиях и в демонстрации подлинных намерений, не так ли?
Однако то, что Россия вдруг оказала сильное сопротивление, вовсе не означает, что ее быстренько оставят в покое. Скорее наоборот, прежде чем с Россией будут готовы считаться всерьез, нас постараются сломать, так сказать, подавить сопротивление в зародыше. И это понятное желание (особенно в сочетании с привычкой к российской уступчивости и с упадком западной стратегической культуры) вполне может привести к тому, что «странная война» не ограничится гибридной войной на Украине, но вполне может спровоцировать реальное военное столкновение. Причем не только на Украине, но и на других направлениях, например в той же Прибалтике. Невероятно? Да, если опять-таки брать в расчет лишь текущее состояние дел. Но если посмотреть ретроспективно на всю картину в целом, то сегодня мы находимся буквально на грани начала новой большой войны в Европе. И будет большой удачей, если ее удастся избежать.
Стратегическая культура обманаКлючевой фактор, определяющий высокую вероятность войны, — принципиальное несогласие Запада всерьез обсуждать российские интересы в сфере безопасности, маскируя это некими ценностями, которые ну никак не позволяют Западу эти интересы учитывать. Вот, например, в своем новогоднем обращении к нации канцлер Германии Ангела Меркель уделила место России, заявив: «Без сомнения, мы (ЕС. — “Эксперт”) хотим безопасности в Европе вместе с Россией, а не защищаться от нее. Однако, без всяких сомнений, Европа не может и не станет принимать право сильного (России. — “Эксперт”), кто нарушает международное право».
Без особой натяжки эти слова Меркель можно назвать заочным ответом на тезис Владимира Путина, который тот высказал 18 декабря на своей большой пресс-конференции, отвечая на вопрос корреспондента BBC о том, готов ли он к «эффективному и конструктивному сотрудничеству» с Западом по урегулированию украинского кризиса, а именно на фразу: «Базы НАТО кто двигает к нам, военную инфраструктуру? Не мы. Нас кто-нибудь слушает, хоть какой-то диалог с нами по этому поводу ведут? Нет, вообще никакого. Всегда в ответ только одно: не ваше дело, каждая страна имеет право выбирать свой способ обеспечения безопасности. Да, хорошо. Но тогда и мы тоже будем это делать. Почему нам это запрещено?»
Пассаж Меркель по поводу того, что ЕС, мол, «без сомнения» хочет иметь общее с Россией европейское пространство безопасности — очередное свидетельство неготовности к серьезному разговору. Евросоюз-то «без сомнения» хочет, да вот беда, Россия «плохо себя ведет». При этом вся предыстория, свидетельствующая о неготовности Запада брать на себя реальные обязательства перед Россией в сфере безопасности (например, история вокруг нератификации адаптированного Договора об обычных вооруженных силах в Европе или развертывания ПРО США в Восточной Европе), полностью игнорируется. Если бы Меркель всерьез говорила о перспективах общеевропейской системы безопасности, прежде всего стоило бы ожидать фиксации существующих проблем. И тогда правильный ответ мог бы звучать, например, так: Германия как важный член НАТО постарается скорректировать политику альянса. При этом понятно (украинский кризис наглядно показал), что и влияние Германии в НАТО весьма ограничено, и нет у Евросоюза не подверженной контролю США оборонной политики1 (да и внешняя политика в целом самостоятельна весьма условно). А вот это меркелевское «без сомнения» однозначно указывает, что всерьез разговаривать не хотят либо не могут.
Это нежелание традиционно ловко маскируется под политику ценностей. Например, на новогодние праздники глава представительства Евросоюза в России Вигаудас Ушацкас в интервью телеканалу РБК проникновенным голосом убеждал российского зрителя, что конфликт вокруг Украины обусловлен столкновением различных стратегических культур России и Евросоюза. По его словам, Москва основывает свою позицию на сферах влияния, Брюссель же — на компромиссе (и надо, конечно, скорее вернуть российско-европейский диалог в прежнее русло).
Даже не знаешь уже, как к подобным высказываниям относиться. Вот, например, когда в ноябре 2003 года в ночь накануне подписания парафированного плана по федерализации Молдавии и, соответственно, урегулированию приднестровского конфликта (Меморандум Козака) западные дипломаты вынуждают тогдашнего президента Владимира Воронина от него отказаться — это европейская политика компромисса, основанная на ценностях. А когда президент Виктор Янукович всего лишь переносит (!) подписание соглашения об евроассоциации — это пример российской силовой политики, основанной на сферах влияния. И буквально тут же провоцирование и поддержка Западом государственного переворота на Украине — это политика компромиссов и общих ценностей. Можно было бы посмеяться, если бы не было так грустно.
Различие стратегических культур России и Европы, России и Запада в самом деле имеет место, только это различие между признанием приоритета интересов во внешней политике, с одной стороны, и продвижением этих интересов под прикрытием ценностей — с другой. Между циничным манипулированием и откровенным обсуждением по существу. Во многом именно то, что Запад в отношениях с Россией категорически отказывается прекратить мухлевать, придает нынешнему столкновению особую опасность. Поскольку стороны разговаривают на разных языках, столкновение оказывается в принципе не разрешимо иным путем, кроме силового. Причем, поскольку российское геополитическое отступление дошло до предела, это резко повышает ставки для обеих сторон: для одних — близость полного триумфа, для других — угроза окончательного исторического поражения. Тут до войны рукой подать.
Перспективы войны на УкраинеНе дает оснований для оптимизма и собственно ситуация на Украине. Минский формат переговоров забуксовал — не столько даже из-за проблем с прекращением огня, сколько из-за нежелания Киева вести переговоры с ДНР и ЛНР. Запад всячески старается перевести переговоры в формат Россия—Украина (при западном посредничестве), чтобы зафиксировать за Донбассом статус международного, но не внутриукраинского конфликта. И если даже сегодня от Москвы постоянно требуют «выполнять взятые на себя обязательства» (хотя никаких обязательств она на себя брать не могла, поскольку не является стороной конфликта), то понятно, что будет, если вдруг российская сторона сдуру согласится на подобное изменение формата. Тут со временем уже можно будет поднимать и вопрос о Крыме.
Поскольку переговоры зашли в тупик, новая фаза активных боевых действий практически неизбежна. Собственно, она уже начинает разворачиваться. Тому есть несколько объективных причин. Во-первых, находящийся в состоянии военной истерии киевский режим не может дать задний ход — нужна победа, иначе сыплется вся политическая система. Во-вторых, в нынешней обстановке Киев интересен Западу лишь до тех пор, пока есть хоть какая-то надежда додавить Москву. Иначе и без того призрачные надежды на западную помощь растают без следа. В-третьих, нарастающий кризис государственных финансов выводит на повестку дня вопрос о политической дезинтеграции страны: если вы не имеет единого экономического управления в стране, переход этих полномочий на уровень регионов — лишь вопрос времени. Сохранить контроль центра можно только за счет силового прессинга под предлогом войны и мобилизации. В-четвертых, резкое ускорение деградации экономики ведет к форсированной люмпенизации населения. Уже сам февральский переворот сделал очевидной проблему огромного числа радикализованного люмпенизированного населения (субпролетариата), сформировавшегося со времен «оранжевой революции» на Украине. За год после переворота число людей, выкинутых из нормальной жизни, значительно возросло, как и их готовность (а где-то и стремление) к насилию. Аппарата, чтобы удержать этих людей, у Киева нет, единственное, что можно сделать, — перемолоть их в боях.
Поскольку выбраться из этой западни киевский режим самостоятельно не способен, можно ожидать попыток пойти ва-банк. Тут нельзя исключать и различные масштабные провокации в стиле малайзийского «Боинга», а потому вероятность резкой эскалации конфликта и перерастание его в полноценную войну с Россией отбрасывать нельзя. Понятно, что в целом на Западе вряд ли мечтают о подобном развитии событий, но понятно и то, что действий наиболее оголтелых «друзей России» может оказаться вполне достаточно. При этом варианта «слить Донбасс» у России нет, поскольку это однозначно приведет к экспорту нестабильности с украинской территории в Россию — как в виде обычного бандитизма, так и в формате цветной революции.
Арабская весна атакуетВ том, что после капитуляции Новороссии Украина будет использована таким образом, нет никаких сомнений. Попытки сделать Украину плацдармом для преобразования России изнутри никогда особо и не скрывались. Это и различные концепции вроде «России-2» (Украина как более правильная, более европейская Россия, как образец для подражания), это и имеющее место в ходе нынешнего кризиса братание «русских националистов» с бандеровцами, это и концепция Збигнева Бжезинского об Украине как о факторе втягивания России в Большую Европу. Это, наконец, и позиция части российской либеральной общественности, которая, кажется, до сих пор готова утверждать, что Украина является более демократическим государством, чем Россия, и может служить ей примером, например, в сфере защиты прав человека и свободы СМИ.
В целом же украинские события, хочется того или нет, приходится рассматривать в контексте парада цветных революций последних лет. Конечно, события «арабской весны» могут выглядеть как нечто не имеющее прямого отношения к России. Ну разве что помимо высказываний несколько эксцентричного американского сенатора Джона Маккейна, который в конце 2011 года обратился к российскому премьер-министру Владимиру Путину с предупреждением о возможных волнениях в России, подобных тем, что происходили в арабских странах: «Дорогой Влад! “Арабская весна” приближается к твоим окрестностям… Диктаторы во всем мире должны начать нервничать».
К словам Маккейна можно было бы относиться с иронией, если бы не неоднократные в последние годы настойчивые попытки организовать цветные революции в Белоруссии, а также в Армении и Азербайджане, что уже грозит создать фактически непрерывную зону нестабильности от Ближнего Востока до границ России. (Про волнения в Москве в 2011–2012 годах и вовсе вспоминать не будем.)
Опять-таки, если бы дело было в одном Маккейне или Бжезинском, это хоть как-то можно было бы списать на личные пристрастия. Но как быть с тем, что подобные высказывания из уст западных политиков вылетают регулярно на протяжении полутора десятилетий и словами дело не ограничивается — это ведь уже не флуктуация? Как, например, быть с памятной речью вице-президента США Дика Чейни? В мае 2005 года на саммите балтийских и черноморских стран в Вильнюсе Чейни фактически поставил России ультиматум: или «вернуться к демократии», или «стать врагом». «Распространение демократии необратимо. Оно на пользу всем и не является угрозой никому. Система, которая дала надежду на берегах Балтийского моря, может принести надежду и на берега Черного моря и даже дальше. То, что применимо для Вильнюса, так же применимо и для Тбилиси, и для Киева. И это же применимо и в Минске, и в Москве. Возвращение к демократии будет гарантировать больше успеха и больше уважения со стороны соседних государств. Никто из нас не верит в то, что Россия обречена стать врагом», — заявил тогда Дик Чейни. Вице-президент страны, который известен многолетней любовью к организации государственных переворотов по всему миру, самая темная фигура в администрации Джорджа Буша-младшего, этот двигатель американской авантюры в Ираке приехал в Вильнюс и таким образом тонко пошутил? Но тогда послушаем госсекретаря США того времени Кондолизу Райс, которая прокомментировала вильнюсскую речь Чейни в том духе, что ее нельзя рассматривать как изменение американской политики в отношении России, «это скорее подтверждение нынешней американской политики».
Демократия — это, конечно, хорошо, никто спорит, но не имеет ли тут места та самая «политика на основе ценностей»? А проще говоря, что демократия (а также консенсус и компромисс) — это когда расширяется их сфера влияния, когда они имеют право менять власти других стран по своему усмотрению и в своих интересах.
Впрочем, чего задаваться лишними риторическими вопросами. Понятное дело, что Чейни (о котором американские же журналисты говорят, что он до сих пор не в тюрьме лишь потому, что его покрывает администрация Барака Обамы, про которого шутят, что Зло проникло в мир, встретило Чейни — и испугалось) приехал в Вильнюс с речью, потому что очень сильно озабочен правами человека в России… Куда интереснее признание Райс по поводу того, что американская политика в отношении России не изменилась, она такая и есть. (Насколько эта политика последовательна, см. схему «А был ли мир?»; причем понятно, что в эту схему не вошло еще много чего интересного.)
А был ли мир? Как нагнеталась напряженность в отношениях России и Запада
Конечно, то, что против России осуществляется ползучая агрессия, стало ясно задолго до Крыма. Так, о необходимости прекратить эту агрессию Владимир Путин предельно ясно заявил в лицо «целевой аудитории» в своей речи на конференции по безопасности в Мюнхене в начале 2007 года. Однако никаких выводов на Западе не сделали, вернее сделали, но только прямо противоположные: твердость намерений России отстаивать свои интересы проверили в Грузии в августе 2008 года. И в полном соответствии со стратегической культурой компромисса параллельно с боевыми действиями на Кавказе Буш-младший пытался уговорить Дмитрия Медведева, чтобы тот «не брал на себя груз прежних правлений».
Собственно, это предложение начать с начала стало коронным приемом американской политики на российском направлении. Каждому новому российскому президенту делалось предложение, суть которого в том, что отсутствие прогресса в отношениях между РФ и США не является чем-то принципиальным, но есть лишь следствие конкретных ошибок и недопонимания предыдущих руководителей. Ельцин после Горбачева, Путин после Ельцина, Медведев после Путина — каждый из них добросовестно пытался выстроить партнерские отношения с американцами, у каждого из них была своя «перезагрузка», но в итоге это каждый раз оборачивалось лишь тем, что, соглашаясь на раннем этапе «не замечать» предыдущие этапы ползучего наступления, Москва давала дипломатический и военно-политический люфт для его продолжения. Как только Россия перестала соглашаться на эту модель поведения (хотя бы просто в силу накопления опыта за счет долгого пребывания у власти нынешней команды), сразу возник беспрецедентный в новейшей истории отношений России и Запада военный, политический и экономический кризис.
Шарли и ЭбдоПричем рассчитывать на скорое преодоление этого кризиса не приходится, поскольку Запад не только не хочет, но попросту не может реально на равных правах интегрировать Россию. Он сам переживает тяжелейший внутренний кризис идентичности, и в этих условиях даже думать об интеграции России никто не будет (о том, как воспользоваться ее ресурсами, — да, но не об интеграции).
Ярким свидетельством этого кризиса стали парижские теракты — реакция на них общества и политической системы. Реакция откровенно странная. Вся реальная проблематика ислама в Европе, интеграции мигрантов и уже сложившихся этно-религиозных меньшинств подменена полумифической угрозой свободе слова (акция «Я — Шарли»). В чем заключается ценность в общем-то совсем не остроумных (но для кого-то при этом оскорбительных) рисунков, когда в то же время два прославленных футбольных клуба, мадридский «Реал» и «Барселона», под давлением мусульманских общин снимают кресты со своих клубных эмблем? Да, это испанские, а не французские клубы, но, скажем, парижский клуб ПСЖ принадлежит королевской семье Катара, а «Барселона» снимает крест в угоду Qatar Foundation. Катар входит в тройку крупнейших акционеров нефтяной компании Total. В 2008 году, будучи президентом Франции, Николя Саркози освободил катарские госкомпании от уплаты налогов на прибыль от операций с французской недвижимостью (а после отставки пытался создать и возглавить крупный инвестфонд с участием Катара). Катар разработал программу инвестиций на 50 млн евро во французские пригороды, которые являются домом для сотен тысяч недовольных мусульманских иммигрантов. И при этом Катар — главный спонсор «арабской весны» и «Братьев-мусульман», главный лоббист войн против режимов Ливии и Сирии. И какой тогда смысл в карикатурах «Шарли Эбдо» и демонстраций под лозунгами «Я — Шарли»?
Система взаимоотношений Европы с исламом выглядит крайне странно. Во-первых, в самом ЕС уже сформировалась многомиллионная мусульманская община, которая фактически не интегрирована в обычное общество, значительная часть которой живет на социальные пособия или доходы от преступной деятельности. В ней функционирует разветвленное террористическое подполье, члены которого участвуют в войнах на Ближнем Востоке. Снять с пособия этих людей страны не могут: это приведет к политическим волнениям, всплеску преступности и падению совокупного спроса. Предложить этому новому «опасному классу» приемлемый вариант интеграции — тоже. Во-вторых, свергая светские арабские режимы, Запад не просто своими руками плодит на Востоке террористов, он является союзником главных спонсоров исламистских движений — Саудовской Аравии и Катара. В-третьих, истерично защищает свое право оскорблять мусульман, делая при этом вид, что в Европе процветает толерантность, пытаясь манифестациями «Я — Шарли» заглушить нарастающую исламофобию.
Так, недавний опрос Фонда Бертельсманна показал, что в Германии 57% немцев-немусульман чувствуют угрозу со стороны ислама (исследование было проведено до терактов в Париже). Помимо Германии фонд исследовал ситуацию в 12 других странах Евросоюза, выявив, что потенциальной угрозой ислам считают 60% испанцев и 50% швейцарцев. Фрустрация задавленного экономической стагнацией, налогами и толерантностью европейского среднего класса начинает выплескиваться на улицы. А с другой стороны — недавняя статья в Deutsche Welle, в которой автор утверждает: «Даже если бы сегодня начались серьезные дебаты о немецкой идентичности и ее предполагаемой потере, они бы ни к чему не привели. Гомогенное национальное государство — это фикция, в реальности же существует другая Германия — страна иммиграции. Это соответствует законам рыночной экономики и желанию тех, кого это непосредственно касается. И это правильно. Все остальное — лишь социальный романтизм, непозволительный в наше время ни для общества, ни для экономики. И уж тем более для немцев в самом сердце Европы».
И как можно с этим интегрироваться? Как с этой Европой может интегрироваться Россия? Как Евросоюзу можно продать идею о русских, которые готовы умирать ради того, чтобы оставаться русскими?
Несмотря на многократно объявленные похороны концепции конца истории, на деле Запад продолжает ее реализовывать: не страны и народы, но администрации и юрисдикции. Несмотря на многократно объявленные похороны однополярного мира, на деле Запад продолжает его строить: идею «финансового отключения», которую пытались (и пытаются) применить к России летом 2014 года, в несколько иной форме пытались отработать, например, на Аргентине — совершенно искусственно устроив ей технический дефолт, «не засчитав» сделанные аргентинцами платежи.
В этом идеологически и военно-политически жестко выстроенном мире целостной и самостоятельной России места нет. Но означает ли это, что невозможны ровные, взаимовыгодные отношения с Западом? Нет, они возможны. Просто стоит понимать, что они возможны только в формате четко институционализированных, юридически обязывающих отношений. Основной изъян российских попыток интеграции с Западом состоит в том, что происходила она преимущественно на уровне личных и групповых интересов и контактов. В западных институтах места для нас не было, но увлеченные частной интеграцией элиты легко соглашались на приставные стульчики — будь то в G7, которая так и не стала полноценной G8 (к обсуждению святая святых — финансовой политики — Россию так и не допустили), будь то в НАТО (за первую волну расширения альянса мы получили Основополагающий акт Россия—НАТО, за вторую — Совет Россия—НАТО). Истинная цена этих подарков четко проявилась во время югославского и грузинского кризисов (остановка сотрудничества с НАТО) и украинского (остановка сотрудничества с НАТО и фактическое изгнание из G8).
Иллюзия, что вместо институтов можно интегрироваться на связях, рухнула, сегодня это очевидно окончательно. Но поскольку реально в западных институтах места для нас нет (США готовы потерять монополию военно-политического контроля над Западом и передать России «второй ключ»? Возможно, но это будут какие-то другие США, а пока — без военно-политической интеграции — никакая реальная интеграция невозможна), то пора перестать играть в эту игру. Потому что иначе и другого рода институтов (двусторонних обязывающих договоров в сфере безопасности) мы не получим: кто будет заключать такие договоры с простаками, рассчитывающими похозяйничать в чужом монастыре? Только почувствовав нашу окончательную решимость идти своим путем, Запад будет готов начать разговаривать всерьез. И в конечном итоге только это позволит нам избежать по-настоящему большой войны — войны по неосторожности.
Вас заинтересует
Итоги Дня Победы 2015 года
Раскол Запада
Меркель: мы хотели бы не защищаться от России, а стремиться вместе с ней к безопасности
Запад уязвим перед своим же оружием
«Красная черта
