Вопрос о негосударственных и иррегулярных вооруженных формированиях [1] на Ближнем Востоке становится все более актуальным в контексте рассуждений о постконфликтном урегулировании и о будущей роли этих формирований в региональных процессах [2]. В сложившихся условиях крупные игроки не могут придерживаться исключительно государствоцентричного подхода. На его место приходит мультиакторный подход, когда учитываются как межгосударственные отношения, так и взаимосвязи всех элементов мировой политики, к которым в ближневосточном преломлении относятся также негосударственные и иррегулярные вооруженные формирования.
В реальности внешнеполитический курс Ирана не может быть сведен к шиитскому фактору и определяется комплексом угроз, с которыми страна столкнулась сегодня.
Существует мнение, что главное противоречие, разделяющее Россию и Иран, заключается в различии подходов двух стран к международным отношениям. Сторонники данного утверждения полагают, что если Москва придерживается рационализма и государствоцентричного подхода, то Иран, уже давно вовлеченный во все региональные процессы, при осуществлении своей внешней политики все большую роль уделяет выстраиванию связей с негосударственными акторами на Ближнем Востоке [3].
Однако такая постановка проблемы вызывает сомнения, поскольку Москва поддерживает контакты не только с официальными столицами, но и с негосударственными акторами. В то же время на стратегическом уровне Россия выступает за реставрацию государственных институтов, что важно не только для выстраивания более конструктивных отношений между Москвой и столицами стран региона, но и для самих государств, их способности обеспечивать безопасность. И в этом вопросе действия России и Ирана могут различаться.
Проблемы региональной безопасности на Ближнем Востоке: взгляд из Москвы и Тегерана
Иран усилиями отдельных лояльных структур, отвечающих за региональную политику и безопасность в условиях отсутствия какого-либо институционализированного регионального порядка, создавал собственную, достаточно оригинальную систему безопасности. Исламская Республика использовала свое влияние, в том числе конфессиональное и культурное, для образования «исламского сопротивления» [4], финансируя проекты по созданию и поддержанию трансграничных негосударственных акторов в Ираке, Сирии, Ливане, Палестине и, по мнению ряда исследователей, в Йемене [5].
Некоторые эксперты действия Ирана связывают с его стремлением консолидировать достаточно обширную территорию на Ближнем Востоке с преимущественным проживанием шиитов. Сам термин «шиитский полумесяц», предложенный иорданским монархом Абдаллой II, получил широкое распространение в панарабских СМИ (например, стал использоваться катарской «Аль-Джазирой»), в израильских публикациях, а затем и в англоязычной прессе [6]. Но в реальности внешнеполитический курс Ирана не может быть сведен к шиитскому фактору и определяется комплексом угроз, с которыми страна столкнулась сегодня.
Среди этих угроз иранские эксперты считают наиболее важными две. Во-первых, это присутствие НАТО в регионе и почти во всех пограничных с Ираном странах [7]. Необходимо учитывать, что подрыв государственности соседних Ирака и Афганистана (что не добавляет стабильности Ирану) также связан с действиями НАТО. При этом в равной мере угрозами были и остаются как вторжение сил НАТО в соседние с Ираном государства, так и их вывод оттуда при отсутствии новых и эффективных институтов системы безопасности в этих странах. Во-вторых, это наличие угрозы со стороны Израиля и нерешенность палестино-израильского конфликта. Следует отметить, что многие исследователи основным фактором дестабилизации ситуации на Ближнем Востоке считают противостояние Ирана и Саудовской Аравии, однако из Тегерана все видится несколько иначе. Как ни странно, противоречия с Саудовской Аравией Иран воспринимает как менее важные и не рассматривает их в отрыве от факта присутствия американских войск на территории Саудовской Аравии и других стран Залива. Основным фактором напряженности Иран считает именно наличие военных баз США в Заливе, к выводу которых Исламская Республика постоянно призывает [8].
Россия не видит необходимости в уходе американских войск из региона, поскольку образующийся в этом случае вакуум могут занять абсолютно неконструктивные силы (тем не менее в Москве часто подвергают сомнению конструктивность действий США). Россия скорее рассматривает Ближний Восток как поле для сотрудничества c США и разграничения зон ответственности [9]. Своим возвращением в регион в 2015 г. (с момента начала работы российских ВКС в Сирии) Россия, среди прочего, стремилась показать западным элитам свою приверженность концепции многополярного мира, при которой важность обретают совместные подходы и сотрудничество в решении имеющихся проблем [10].
NB! Полагаю, что тут автор серьезно заблуждается.
Зоны ответственности на данный момент видятся достаточно туманно, но уже приобретают определенные очертания. И здесь важна политика США. В период президентства Б. Обамы Вашингтон пытался снизить свою излишнюю вовлеченность в дела Ближнего Востока. Главным событием тех лет стал вывод войск из Ирака в 2011 г. Понимая необходимость дистанцироваться от региона, Вашингтон сосредоточился только на Персидском заливе и Израиле, руководствуясь в том числе необходимостью контролировать важные логистические пути.
Постепенный уход американцев из северной части Ближнего Востока сопровождался усилением роли Ирана. Но разразившийся сирийский кризис выявил неспособность региональных сил справиться с его развитием и перевести конфликт в политическую плоскость, особенно с последовавшим возникновением «Исламского государства». Появилась необходимость во внешней силе для решения задач, которые при Б. Обаме не воспринимались Вашингтоном как приоритетные.
Когда Россия начала в Сирии операцию против террористической группировки «Исламское государство», фактор российской военно-морской базы в Средиземноморье стал одним из ключевых как для будущего разрешения сирийского кризиса, так и для установления системы безопасности в регионе. Тем не менее внутри- и внерегиональным игрокам еще предстоит внести корректировки в проводимый ими курс и осознать необходимость учета прямого российского военного присутствия при формировании своей внешней политики в дальнейшем.
Оказавшись в Сирии на одной стороне, Россия и Иран пошли на тактическое сотрудничество, несмотря на различия в интересах. При любых сценариях будущего урегулирования сирийского конфликта для России принципиально сохранить свою военно-морскую базу в этой стране. В связи с этим Москва заинтересована в том, чтобы режим, который окажется у власти по итогам сирийского урегулирования, подтвердил законность российского военного присутствия в Сирии. Россия считает также крайне важным сохранение светскости сирийского государства.
Интересы Ирана в основном связаны с возможностью перебрасывать материальные и людские ресурсы через территории Ирака, Сирии, Ливана и поддерживать своих непосредственных союзников (в первую очередь «Хезболлу») по «исламскому сопротивлению». При этом Сирия считается центральным звеном этой союзнической структуры. В перспективе через эти страны могут пролегать маршруты перекачки газа и нефти из Ирана. Однако есть и другие мотивы, побуждающие Тегеран действовать активно на этом направлении, — желание иранцев вписаться в регион, стать его составной частью (что противоречит интересам ряда арабских государств) и отвести от своих границ силы НАТО.
Подходы Тегерана к внешней политике со временем менялись, что во многом было связано с разными условиями периодов до и после подписания Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД) по иранской ядерной программе. Кроме того, внешнеполитические условия (отношения с Вашингтоном) оказывали влияние на борьбу реформистов и консерваторов уже на внутриполитическом поле страны. При реформистах и умеренных политиках расширялись возможности для поиска компромисса с другими странами, в случае с консерваторами действия Ирана в регионе исключали какую-либо гибкость.
Часто можно услышать мнение, что Иран только прикрывается риторикой реформистов и умеренных при сохранении генерального курса в региональной политике. Если президент и МИД Ирана обеспечивали нужный благоприятный фон, подписывая договор о СВПД, то сама политика в регионе осуществлялась Корпусом стражей исламской революции, стремившимся создать в сопредельных государствах лояльные военизированные структуры для защиты «угнетаемых» мусульман. Среди таких формирований называют Силы народной мобилизации (СНМ) в Ираке и Силы национальной обороны (СНО) в Сирии. Наличие этих сил, созданных на базе шиитской солидарности [11], в перспективе позволит проецировать влияние Тегерана на региональные дела [12]. (Интересно, что эксперты стран Залива иногда сравнивают Тегеран с Ватиканом, пытаясь поставить на одну доску значение Ватикана для христиан и Тегерана для шиитов.)
Однако возникновение негосударственных и иррегулярных вооруженных движений в большей степени связано не с политикой Ирана, а с внутренними процессами в этих странах, и в первую очередь — с подрывом государственности. Именно эти условия позволяют проявляться шиитскому политическому активизму в такой форме. Вероятно, логика администрации Б. Обамы, подписавшей соглашение с Ираном, лежала в том же русле. Теоретически СВПД должен был позволить Ирану начать процесс интеграции в мировую экономику, что снизило бы напряженность в отношениях с США и побудило бы Тегеран отказаться от поддержки негосударственных сил в суверенных государствах. В Израиле и монархиях Залива сочли такой ход мыслей wishfulthinking, отмечая, что Иран продолжит реализацию своего курса при любых обстоятельствах [13].
Роль шиитского фактора в укреплении обороноспособности Сирии и Ирака
Почти с самого начала сирийского кризиса Иран активно помогал правительству Башара Асада. В условиях санкций Запада, паралича принятия решений в армии и снижения эффективности ведения боевых действий Иран предложил создать параллельную армии структуру — Силы национальной обороны. Администрация Б. Асада согласилась на этот шаг, и в 2012–2013 гг. существовавшие к тому моменту различного рода негосударственные группировки численностью до 100 тыс. бойцов начали действовать под эгидой СНО. Влияние иранских советников в этой структуре становилось все более существенным. Однако необходимо отметить тот факт, что СНО не были однородным формированием. Некоторые входящие в них группировки действительно финансировались Ираном и использовали шиитскую риторику, однако их влияние преувеличено. Ядром СНО оставались лояльные Дамаску группировки, использовавшие риторику в поддержку «Сурия аль-Асад» (Сирии Асадов).
После подписания СВПД и начала российской операции в Сирии вектор снова начал смещаться в сторону усиления роли армии. Столкнувшись с дезорганизацией, существованием огромного количества прогосударственных группировок с различными целями и отдельно действующих подразделений армии, не говоря уже о плачевном состоянии материально-технического обеспечения и коммуникаций, а также низком моральном духе, Россия начала работу по восстановлению сирийских государственных институтов и прежде всего армии. Еще в 2015 г. был сформирован четвертый корпус, а затем речь зашла о создании пятого корпуса сирийской армии, куда, как ожидалось, войдут в том числе и бойцы различных группировок СНО. Таким образом, воссоздание сирийских вооруженных сил началось не на основе шиитской идеологии, а из соображений эффективности использования прогосударственных сил в борьбе с оппонентами правительства.
В Ираке сложилась несколько иная ситуация. Проиранские группировки в Ираке были сформированы и имели прямое влияние на структуры МВД и министерства обороны Ирака еще до вывода американских войск в 2011 г. и до возникновения ИГ в 2014 г. [14] Однако шиитская община Ирака не едина в вопросе лояльности Тегерану. Если в Иране в основе государственности лежит принцип «государства просвещенных» (власть находится в руках авторитетных религиозных лидеров), то в Ираке сам великий аятолла Али Систани, будучи одним из наиболее заметных шиитских лидеров, выступает против политизации религии и вмешательства духовных деятелей в политику. Образование ИГ заставило А. Систани в 2014 г. издать фетву, в которой он призвал народ встать на защиту Ирака. Эта фетва, однако, стала обращением ко всему народу Ирака, в ней не было слов о шиитах, суннитах, христианах и других конфессиях или этносах, населяющих страну.
Ранее разрозненные шиитские негосударственные военизированные движения вошли в специально созданную «зонтичную» структуру СНМ [15]. Впоследствии численный состав СНМ достиг около 120 тыс. человек. СНМ включают не только шиитов, но и суннитов (по различным данным, от 6 тыс. до 16 тыс. человек) [16] и другие этноконфессиональные группы.
Следует отметить, что суннитское ополчение в иракских СМИ часто называют «Силы мобилизации племен». Особо подчеркивается наличие христианских подразделений в СНМ, которые, несмотря на весь пафос пропаганды СНМ, значительно уступают по численности представителям других конфессий. Таким образом, СНМ могут рассматриваться как иракское движение, и в эту структуру входят не только шииты. Соответственно, нельзя говорить о чисто шиитском проекте в Ираке, особенно учитывая наличие национальной армии Ирака, которая, как правило, находится в ведении министров-суннитов.
Следует полагать, что установление стабильности в регионе путем насаждения и использования негосударственных и иррегулярных вооруженных формирований, в том числе группировок с шиитским идеологическим компонентом, бесперспективно. Москва в Сирии уже работает над восстановлением государственности и укреплением армии (из недавних примеров можно назвать создание пятого штурмового корпуса сирийской арабской армии) [17]. Но успех российского подхода зависит от переговоров по урегулированию кризиса на международных площадках и процесса примирения сторон в самой Сирии. В Ираке в силу угрозы радикализации суннитского населения оптимальным вариантом стала бы легитимация проиранских сил путем их инкорпорирования с систему государственной безопасности при сохранении светского характера государства. Однако насколько такой подход соответствует видению Тегерана — вопрос дискуссионный.
***
Установление стабильности в регионе путем насаждения и использования негосударственных и иррегулярных вооруженных формирований, в том числе группировок с шиитским идеологическим компонентом, бесперспективно.
Тактически Москва поддерживает связи с негосударственными и иррегулярными вооруженными формированиями, но стратегически она стремится к восстановлению и укреплению государственных институтов системы безопасности (армия, спецслужбы). Такой подход позволит эффективнее вести борьбу против ИГ и других группировок. Опыт Ирана в иракской и особенно сирийской кампаниях показал, что использование негосударственных и иррегулярных вооруженных формирований не ведет к ожидаемым результатам. В условиях постконфликтного урегулирования вероятен роспуск существующих группировок с последующей инкорпорацией их бойцов в армию (Сирия) или включением в систему безопасности страны (Ирак).
Р.Мамедов
http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/negosudarstvennye-i-irregulyarnye-vooruzhennye-formirovaniya-v-siriysko-irakskoy-konfliktnoy-zone/
