Область исторического знания давно является сферой всевозможных спекуляций. Будь то государственные или партийные деятели, идеологические работники или просто писатели, зарабатывающие на производстве «сенсаций» и обнаружении «исторических тайн», каждый волен извлекать из событий прошлого что-то для своих целей, умалчивая о том, что этим целям не соответствует. Приемы такой выборки хорошо известны, от пользования этими приёмами не вполне свободны даже добросовестные, профессиональные историки, посвятившие жизнь исследовательскому труду. Однако ни как научное занятие, ни как учебная дисциплина история не должна превращаться в прислужницу партийных интересов, политической конъюнктуры или идеологии. Этого можно достичь, в частности, повышая культуру исторического чтения, развивая вкус к исторической литературе высокой пробы.
Для чего вообще изучается и пишется история? Почему есть государственная концепция отечественной истории, обязательные учебные программы, а вместе с тем циркулируют альтернативные версии, мифологемы, разоблачения мифологем, новые «тайные истории»? На Западе много работают над этими вопросами. Начиная с 1980-х гг. им посвящаются специальные исследования в Германии, Франции, Великобритании, США. На характер исторического знания здесь обращают внимание со школьной скамьи, в соответствующих учебниках и пособиях появляются пункты, где разбираются такие вещи, как предвзятость, ангажированность, пропаганда в исторической литературе. Да, эти объяснения не исключают употребление политиками исторического знания на нужды конъюнктуры, но учат юного читателя отличать правду ото лжи, готовиться к информационным атакам, понимать, что не каждому печатному слову нужно верить.
Принято говорить о культуре исторического мышления (нем. Geschichtskultur). Этому феномену даются различные определения: «формы представления прошлого в настоящем» (В. Хардтвиг), «практическая артикуляция исторического сознания в жизни общества» (Й. Рюзен), «способ, с помощью которого общество обращается с прошлым и своей историей» (Г. Пандель). Школьная программа предписывает, что должен знать и уметь ученик, на каких принципах основывается историческая дидактика, что такое патриотизм, объективность. А сочетание объяснений событий прошлого, понимания настоящего и ожиданий будущего придаёт обучению истории социально-обусловленный характер. Для этого предназначены учебные планы и пособия, на это работают университеты и музеи, той же цели служат крупные мероприятия в дни государственных праздников. Одновременно так происходит эстетическое воспитание, даётся политическая ориентация, развивается познавательный интерес. Здесь государственная польза очевидна: обучение истории должно способствовать поддержанию определённого социального порядка.
Естественно, излишняя «стандартизация» исторического знания, как и излишняя «либерализация», дают плохие плоды. Обсуждение этой проблемы привело к появлению нескольких открытых обращений вроде французского Appel de Blois (2008 г.), где, между прочим, говорится: «История не должна быть рабой текущей политики и не может писаться по заданию конкурирующих форм [исторической] памяти. В свободном государстве нет никакой политической силы, у которой есть право определять историческую правду и ограничивать свободу историка угрозой наказания». Заявления такого рода, звучащие в Европе, производят двойственное впечатление, но мы сейчас не об этом.
Важно, что наряду с официально поддерживаемой культурой исторического мышления в обществе всегда существуют конкурирующие формы исторической памяти (нем. Erinnerungskultur). Это перенесенные в прошлое ожидания будущего различных социальных групп. Тут – открытое (и взрывоопасное) поле для конструирования исторических мифов любой направленности – от социального утопизма до радикального национализма. Здесь всегда главенствует принцип «история, какой мы её хотим». Историческая память в таком контексте также обставляется датами, именами, событиями, знаковыми местами. Тут выделяются свои празднования, ритуалы, символика. Однако в отличие от культуры исторического мышления, ориентированной на понимание, историческая память будит коллективное бессознательное, обращается не к разуму, а к чувствам, переживаниям. Нередко здесь отождествляют себя нынешнего и героев прошлого. Смешение прошлого, настоящего и будущего свойственно стихийно появляющимся формам исторической памяти. Здесь на первый план выступает объединяющая функция памяти: мы едины, потому что у нас общее прошлое. Например, это «мы победили монголов при Синих Водах», «мы разбили крестоносцев при Грюнвальде», «мы поразили москалей в битве под Оршей». Однако люди прошлого – это совсем другие «мы» со своей верой, своими обычаями, своими представлениями о мире…
Присутствие наряду с официально поддерживаемой историей, которую «должно знать», конкурирующих интерпретаций истории, обусловлено наличием недовольных существующим положением дел, их стремлением найти опору для надежд на перемены. Воспоминание – всегда активный процесс. «Уроками истории» закрепляются, как правило, представления той или иной социальной группы о будущем. Появление в постсоветских государствах на месте истории СССР многочисленных «национальных исторических концепций» – очень характерный пример.
В обращении с историческим материалом всегда есть эти две стороны: сторона событийная, которую надо осмыслить, понять, где надо связать фрагменты воедино, и та сторона, где избирательная способность исторической памяти, обусловленная интересами данной социальной группы, актуализируется злобой дня и планами на будущее.
В истории познают себя и отдельный человек, и общество в целом. Этот сложный процесс, в котором переплетаются интересы общие и частные, государственные и партийные, определяет общий уровень культуры исторического мышления. Своеобразным мерилом этой культуры является умение критически читать книги по истории, отделять серьёзное сочинение от пропаганды, факты – от отношения к фактам, частное мнение – от действительности. Собственно, чтобы хорошо разбираться в истории, надо чаще задаваться вопросом, как и для чего она пишется.
