Закономерности военной коалиции на примере Антанты

Полузабытый сегодня видный отечественный военный теоретик рубежа XIX–XX веков генерал Николай Михневич, внесший значительный вклад в том числе в теорию коалиционных войн, писал: «Для этих войн характерны недоверие, зависть, интриги... иногда приходится отказываться от слишком смелого предприятия, чтобы не отшатнуть союзника, или же торопиться с действиями, чтобы удержать его за собой». Данные закономерности в полном объеме проявились при формировании Антанты – военно-политического союза трех европейских держав: Великобритании, Франции и России – и, что более существенно, при ведении этим блоком коалиционных операций против союза центральных держав в составе Германии, Австро-Венгрии и поначалу Италии в ходе Первой мировой войны.



]]>
Непреложной закономерностью в формировании любой коалиции, и военной прежде всего, является обязательное наличие ее главного открытого или «закулисного» вдохновителя. Анализ событий на европейской арене, предшествующих развязыванию Первой мировой войны, однозначно свидетельствует о том, что таким вдохновителем создания антигерманской коалиции, если не предстоящей войны в целом, как считает ведущий отечественный исследователь Андрей Зайончковский и мнение которого ныне разделяют многие специалисты, была Великобритания.

Придерживаясь в конце XIX века формально декларируемой политики отказа от вступления в какие-либо европейские блоки (так называемая политика «блестящей изоляции»), Лондон в конце концов очутился перед выбором: либо быть сторонним наблюдателем ширившейся германской торгово-экономической и военной экспансии и в результате быть втянутым в неминуемые вооруженные разборки на вторых ролях, либо возглавить европейские силы, несогласные с таким курсом Берлина. Прагматичные британцы выбрали второе и, как свидетельствует история, не прогадали.

Пока у Лондона был целый ряд неразрешенных международных противоречий с Францией и особенно с Россией, он не мог взять на себя инициативу войны с Германией. Но в 1904 году, урегулировав все свои «недоразумения» с Францией, Великобритания заключила с ней неофициальный союз, объективно направленный против Германии. А в 1907 году Россия, потерпевшая поражение в войне с Японией, стала более уступчивой и пошла на сближение с Лондоном в вопросе о размежевании «влияния» в Средней Азии. Санкт-Петербург, перенеся центр своей внешней политики с Дальнего Востока на Балканский полуостров, неизбежно должен был столкнуться с австро-венгерскими, а значит, и с германскими интересами. В сентябре 1912 года британский министр иностранных дел Эдуард Грей в личной беседе заверил своего российского коллегу Сергея Сазонова в том, что, если между Россией и Германией возникнет война, «Британия употребит все усилия, чтобы нанести самый чувствительный удар германскому могуществу». В этой же беседе глава британского МИДа информировал Сазонова о том, что между Лондоном и Парижем достигнуто секретное соглашение, «в силу которого в случае войны с Германией Великобритания обязалась оказать Франции помощь не только на море, но и на суше путем высадки войск на материк». Таким образом, как бы ни складывалась кризисная ситуация в Европе, будь то на Балканах или вокруг вопроса о вступлении германских войск на территорию Бельгии, согласно тайным конвенциям Антанты, ее члены, повязанные Лондоном соответствующими обязательствами, с неизбежностью оказывались втянутыми в войну.



Одной из закономерностей в развитии военно-политической коалиции является почти автоматическое стремление входящих в нее государств к количественному расширению в том числе, что желательно, и за счет членов противостоящего союза. Все это наглядно было продемонстрировано накануне и уже в ходе развернувшейся войны.

Впрочем, вовлечение в свою коалицию новых членов зачастую наталкивается на изначально диаметрально противоположные позиции уже в нее, коалицию, входящих. Так было, например, с Турцией, центральное место которой в тогдашнем мусульманском мире вызывало острое желание Лондона опутать ее различными соглашениями и послевоенными обещаниями.

Прямо противоположной была позиция Санкт-Петербурга. Ему Турция была нужна вовсе не в роли союзницы, хотя бы самой смирной и послушной. Российскому руководству были нужны Константинополь и Проливы, а лучшим предлогом их занять была бы война с Турцией. Позиция России в данном вопросе взяла верх. Пожалуй, эта была единственная «победа», если ее так можно назвать, российской дипломатии за всю войну в противоборстве интересов внутри Антанты. Не без активной работы германской агентуры в октябре 1914 года Турция официально встала на сторону центральных, или «серединных», держав, как к этому времени окрестили германо-австро-венгерский военный союз.

Другим существенным провалом Антанты явился переход осенью 1915 года на сторону Германии и ее союзников Болгарии, что на первых порах существенно меняло конфигурацию общего положения сторон не в пользу России и ее союзниц.

Однако эти неудачи частично компенсировались переходом в том же году на сторону Антанты Италии и открытием соответственно нового фронта, отвлекшего значительные силы Австро-Венгрии и Германии, а также позднее выступлением на стороне держав Антанты Румынии, существенно осложнившим положение австро-венгерских войск.

В конечном счете количественный перевес оказался на стороне Антанты. Если в течение первой недели война охватила только восемь государств Европы: Германию и Австро-Венгрию с одной стороны, Великобританию, Францию, Россию, Бельгию, Сербию и Черногорию – с другой, то в дальнейшем германский блок прирос фактически только двумя странами (Турция и Болгария), а на сторону Антанты, объявив войну Берлину и Вене, помимо упомянутых Италии и Румынии, официально встали Япония, Египет, Португалия, Куба, Панама, Сиам, Греция, Либерия, Китай, Бразилия, Гватемала, Никарагуа, Коста-Рика, Гондурас, Гаити и, самое существенное, США с их внушительным уже в те годы промышленным потенциалом.

Таким образом, количество участников коалиции – весьма важный фактор вооруженного противоборства. Причем совсем не обязателен непосредственный вклад каждого из членов коалиции в противоборство на поле боя. Здесь весомую роль играет и наращивание политико-дипломатического капитала коалиции, что напрямую негативно сказывается на морально-волевом состоянии противной стороны. Не говоря уже о реальном и потенциальном вкладе в общее дело участников коалиции, обладающих существенным военно-экономическим и собственно военным потенциалами.



Важнейшей закономерностью, определяющей успех коалиции на полях сражений, является наличие так называемого союзного плана войны, охватывающего все элементы подготовки к ней, которые обеспечивают достижение ее целей путем применения вооруженных сил, подкрепленных всеми благоприятствующими экономическими и политическими мероприятиями.

В таком смысле плана войны не существовало к 1914 году ни в одной стране. Однако и во Франции, и в России, а особенно в Великобритании, подготовка к войне в государственном масштабе все же осуществлялась, но без должного согласования с союзниками. Действительно, между Россией и Францией существовала письменная конвенция (1892), имевшая подобие плана войны, которая постепенно уточнялась по мере приближения к вооруженной развязке в ходе совещания начальников обоих генеральных штабов. По существу, же выходило, что в силу теснейшей зависимости России от французской финансовой помощи, Санкт-Петербургу просто навязывались серьезные обязательства перед союзниками, которые фактически исключали какое-либо творчество в деле разработки совместного плана действий. «Военная тайна», которая по идее должна была окружать коллективную работу, на деле допускала со стороны Санкт-Петербурга уступчивость по всем направлениям, оказавшуюся с возникновением войны вредной для русских интересов.

О военном участии в будущей войне третьего члена Антанты – Великобритании вообще не имелось никаких письменных документов. Всегда очень осторожный в связывании себя конкретными обязательствами, Лондон не торопился с выработкой плана операций своей сухопутной армии на материке и тем более его согласования с кем бы то ни было. Когда в марте 1912 года генерал Джон Френч был назначен начальником британского генерального штаба, им были предприняты некоторые шаги к обеспечению в случае войны перевозок британских экспедиционных сил, а также командирование во Францию его помощника для рекогносцировки местности и консультации с представителями французского и бельгийского военного руководства. Однако все эти мероприятия носили характер инициативы британских военных, правительство же не желало связывать себя до начала войны никакими внешними обязательствами.

Только через полтора года после начала войны, в декабре 1915 года, по инициативе России ее представитель во Франции генерал Яков Жилинский резко выступил с требованием согласования действий союзных армий. Но даже несмотря на то, что и французы в первую очередь, и британцы поддержали российского генерала, конкретного плана согласованных военных действий выработано так и не было. Ограничились одними пожеланиями. Попытки русского командования на Среднем Востоке согласовать свои действия с англичанами также каждый раз терпели провал. Взаимодействие русского экспедиционного корпуса в Персии и британского – в Месопотамии ограничивалось лишь установлением радиосвязи между ними, и не более того.

Единственным примером скоординированности действий держав Антанты могут служить два секретных документа, подписанных в 1912 году британцами и французами относительно распределения военно-морских сил обеих держав в случае войны: ВМС Франции отводилась акватория Средиземного моря, а охрана Ла-Манша и Атлантического побережья Франции возлагалась на британский флот. Накануне самой войны, в мае–июне 1914 года, все три правительства Антанты намеревались заключить общую военно-морскую конвенцию относительно распределения зон ответственности и вытекающих из этого оперативных задач, но переговоры были прерваны начавшейся войной.

Что касается «серединных держав», то в их партнерских отношениях имел факт отсутствия написанной военной конвенции как таковой, со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до создания единого командования. Хотя на основании статьи 1 союзного договора между Германией и Австро-Венгрией предусматривалась помощь друг другу всеми своими вооруженными силами. Отсутствие более конкретных оперативных обязательств между обеими армиями объяснялось несколькими причинами. Но главная заключалась в том, что германский генштаб не желал заранее открывать своих карт союзнику, военную ценность которого он расценивал невысоко. Да и вопрос о членстве Италии в коалиции ко времени начала войны уже вызывал серьезные сомнения. В целом, как считало руководство и Германии, и Австро-Венгрии, оба начальника генеральных штабов постоянным личным общением устраняли надобность в письменном документе, который якобы мог вредно отразиться на свободе действий обеих армий в обстановке реальной войны.

Таким образом, вместо четкого плана скоординированных действий между главными участниками обеих коалиций, существовали лишь взаимные военные обязательства, намечавшие только в общих чертах размеры выставляемых сил и руководящую идею их оперативного использования в начале войны. Единственным оправданием этому могли бы быть совершенно необъяснимые мечты о скоротечности предстоящей войны, как говорили германцы, «до осеннего листопада». И уже в ходе развернувшегося противоборства, особенно во второй его половине, участницы Антанты принялись заключать формально необходимые для любой военной коалиции соглашения. Такое, например, как декларация трех держав об обязательстве незаключения в течение войны сепаратного мира.

Конечно, ни одна война не протекает точно по планам, составленным в мирное время. Однако в современном, крайне сложном «хозяйстве» войны наличие четкого согласованного исходного плана является важнейшей закономерностью коалиционных действий, а для первых операций – может быть самой главной.



Центральным для военной коалиции во все времена был, есть и будет вопрос о едином командовании. В ходе подготовки и во время Первой мировой войны в рамках Антанты он приобрел своеобразное звучание.

Вооруженные силы всех стран – членов коалиции имели во главе главнокомандующих, ответственных перед своей страной и не связанных в единый организм единой общей волей. Никто и особенно британцы, а затем и американцы не хотели подчиняться генералу другой армии, а правительства и парламенты опасались потерять контроль над вооруженными силами своей страны. Не прекращавшиеся с первых же дней войны попытки России (в целом в рамках коалиции) и Франции (в рамках Западного фронта) установить единовластие были безрезультатными. Подобие координации действий достигалось аппаратом связи и периодически созывавшимися конференциями, которые обсуждали предположения стратегического характера и вопросы снабжения, связанные с задуманными операциями.

Впервые остро вопрос о немедленном формировании единого командования был поставлен Россией еще в конце 1914 года, как результат неоправданных значительных потерь русской армии вследствие несогласованности с ней действий союзников. Но и в 1915 году операции на обоих европейских театрах военных действий развивались так же независимо – идейного единства действий вооруженных сил стран Антанты не существовало. Не говоря уже об операциях в других частях света.

И это при том, что необходимость объединения действий под единым руководством уже осознавалась практически всеми союзниками. «Известны неудобства, которым подлежат союзные войска вследствие необъединенного управления, – докладывает 15 мая 1915 года британский представитель в русской ставке генерал Уильямс. – В настоящей войне они состоят в том, что языки союзников весьма разны, и также в том, что у каждого из союзников есть свои интересы, что может неблагоприятно действовать на взаимные отношения... До сих пор стратегия союзников как на Востоке, так и на Западе выражалась в том, что каждый из них ведет борьбу против общего врага более или менее отдельно».

И только в конце 1915 года союзники предприняли конкретные шаги в сторону единого управления боевыми действиями. Французский генерал Жозеф Жоффр, получивший «верховное командование всеми французскими армиями», настойчиво начинает внедрять в сознание союзников свой единый оперативный план на 1916 год. Он предлагает его от имени Франции всем главнокомандующим союзными армиями или их представителям на конференции союзников в Шантильи, близ Парижа, и добивается принятия некоторых из его положений.

Разумеется, эта конференция не могла заменить единого твердого руководства вооруженными силами Антанты. Выработанные на ее заседаниях общие основания для совместных действий все же оказались расплывчаты. В них ясно обнаружено только стремление обеспечить взаимную поддержку с целью избежать отдельных поражений. И все же это был шаг в нужном направлении.

Совместные действия союзников в ходе кампаний 1916 года на разных театрах выразились только в виде попыток спорадического характера, не объединенных ни по времени, ни по продолжительности. Хотя все без исключения специалисты отмечали явный прогресс в комбинировании операций армий различных держав Антанты, по их же мнению, единое управление в образе конференций в Шантильи не выдержало экзамена.

И тем не менее общее направление операций по-прежнему оставалось в руках периодически созываемых конференций. Формально план Антанты на 1917 год сводился к скорейшему использованию своего превосходства в силах и средствах для придачи кампании самого решительного характера. В России на совещании главнокомандующих фронтами в ставке в середине декабря 1916 года был также принят план действий на 1917 год, в котором во исполнение общего замысла Антанты намечалось жесткое согласование действий русских армий с западными союзниками как в зимний, так и в летний периоды. Но получилось как и в прежние годы: когда к середине лета русский фронт приостановился и германцы освободились, 31 июля британцы предприняли наступление у Ипра; когда же британцы сделали месячный перерыв в своем наступлении (с 16 августа по 20 сентября), то французы начали атаки под Верденом (20–26 августа), а итальянцы – наступление на Изонцо (19 августа – 1 сентября). Другими словами, практически все операции, может быть, за исключением проводившихся под Верденом и Изонцо, по тем или иным причинам не удалось воплотить в жизнь, как задумывалось – согласованно по времени и по единому плану с общим командованием.

И только фактический разгром Италии в октябре 1917 года заставил руководство Великобритании, Франции и Италии создать так называемый Верховный военный совет. В состав его вошли главы государств либо правительств. В промежутках между пленарными заседаниями этого органа с участием высших лиц государств-членов в совете заседали военные представители от четырех союзных вооруженных сил – британских, американских, итальянских и французских (Россия, как известно, к этому времени вышла из войны). Однако каждый из этих представителей был наделен полномочиями «технического советника», ответственного только перед своим правительством, и никаких важных вопросов сам решать не имел права. Таким образом, Совет фактически являлся органом совещательного характера без каких-либо командных и исполнительных функций. Но развитие обстановки требовало другого.

Наконец, в ходе разработки плана действий на 1918 год было решено создать Исполнительный военный совет под председательством 59-летнего французского генерала Фердинанда Фоша. Новый Совет должен был координировать действия главнокомандующих союзными армиями и создать свой резерв. В действительности же члены этого Совета защищали интересы лишь своей страны, а главнокомандующие оставались ответственными лишь перед своими правительствами. В результате главным образом из-за позиции Великобритании, категорически отказавшейся выделить туда свои войска, никакого общего резерва создано не было. Таким образом, союзники не смогли поставить общие интересы Антанты выше интересов своих государств.

Впрочем, начавшееся ранней весной 1918 года мощное наступление германцев, грозившее захватом Парижа, побудило срочно созвать франко-британскую конференцию, на которой все единогласно высказались за создание «реально объединенного командования» союзными силами во Франции и Бельгии с передачей его Фошу. Но и на этой конференции права главкома были сформулированы недостаточно четко. Положение же на фронте не улучшалось. Союзники вновь экстренно созвали конференцию в Бове (3 апреля) с участием обоих премьеров и представителя США генерала Джона Першинга, где было решено передать французскому генералу Фошу «стратегическое руководство операциями» при сохранении «тактического» руководства в руках каждого из командующих союзными силами. Причем последним было дано право в случае разногласий с Фошем апеллировать к своему правительству. Однако самонадеянный генерал Першинг в этот же день заявил, что США вступили в войну «не как союзники, а как независимое государство, поэтому он будет применять свои войска так, как захочет». И только после очередного мощного удара германцев на реке Лис за Фошем действительно были закреплены полномочия верховного главнокомандующего всеми союзными силами во всем их объеме. Это произошло 14 мая 1918 года и в дальнейшем благоприятно сказалось на развитии операций Антанты.

Таким образом, как показал опыт формирования объединенного военного руководства держав Антанты, закономерностью в данном случае является то, что вопрос о едином союзном командовании в коалиции даже таких конфессионально-этнически и ментально близких держав, как западные члены Антанты, не может быть решен так, чтобы болезненно не затронуть основные права верховной власти каждого из государств, участвующих в союзе. А это всегда весьма чувствительно для лидеров стран, составляющих коалицию. Хотя формально такое командование и было создано к концу войны, но по существу это был результат деликатного компромисса, который в любой момент мог быть разрушен.



Важнейшей закономерностью коалиционных военных действий является непоказное, неформальное взаимное уважение, внедренное в сознание прежде всего политического и военного руководства стран – членов союза умение сочетать и даже подчинять свои, зачастую узкие, ограниченные, национальные интересы в политической области интересам союзника. Тем более если эти интересы реализуются в конкретной обстановке на поле боя. Неучету данной закономерности в ходе Первой мировой войны посвящены многие исследования.

Хрестоматийным примером служит безапелляционное, высокомерное давление, оказанное Францией на Россию, причем открыто с использованием элементов финансового шантажа, с целью побудить последнюю вступить в войну при наличии боеготовой лишь трети вооруженных сил и при почти полной неготовности тыловых учреждений. Но и в последующие годы войны потребительское отношение западных союзников к России не претерпело никаких изменений. Британский премьер Ллойд Джордж по этому поводу, правда уже после войны, признавал: «Военные руководители Англии и Франции, казалось бы, не понимали самого важного – что они участвовали совместно с Россией в общем предприятии и что для достижения общей цели необходимо было объединить их ресурсы...»

Весной 1915 года русский верховный главнокомандующий обратился с телеграммой к своему французскому коллеге с просьбой предпринять наступление для облегчения положения русского фронта. Но – бесполезно. Лишь после неоднократных просьб России в середине июня франко-британские войска предприняли ряд локальных атак, но они не смогли ввести в заблуждение германское командование насчет их значения лишь как отвлекающих, демонстративных действий и не стали поводом для облегчения положения русских союзников.

Примеров же самопожертвования русских войск в угоду интересам западных союзников превеликое множество. Общеизвестен факт, когда решительные успехи армий Юго-Западного фронта (Брусиловский прорыв) весной 1916 года избавили союзников от унизительного поражения у Вердена и Трентино. О существенной помощи русских войск своим западным союзникам в Средней и Малой Азии известно меньше, хотя британцы должны быть благодарны русскому Экспедиционному корпусу, фактически спасшему в 1916 году от разгрома англичан, попавших в тяжелое положение в Культ-эль-Амаре (Месопотамия). В том числе это обеспечило на дальнейшие годы крепкие позиции Британии на Среднем Востоке.

Своим безграничным давлением на русское командование, вынужденное зачастую во вред себе бросать в топку войны все новые и новые соединения и части, западные союзники вполне осознанно, видимо, уже размышляя о послевоенном мироустройстве, подталкивали Россию к внутреннему взрыву и в конечном счете к военному краху, но при этом стремились поскорее выжать всю пользу для себя, пока русская армия еще не сдала. Такой вот «союзнический прагматизм»!

Пожалуй, в наиболее циничной форме отношение западных держав к своему союзнику выразил французский посол в России Морис Палеолог: «...при подсчете потерь союзников центр тяжести не в числе, а совсем в другом. По культуре и развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран в мире. Сравните с этой невежественной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием, в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в науке, искусстве, люди талантливые и утонченные, это – цвет человечества. С этой точки зрения, наши потери гораздо чувствительнее русских потерь». Резонно возникает вопрос: стоит ли вступать в коалицию, где тебе заведомо уготована роль вассала, с интересами которого не будут считаться ни в ходе войны, ни тем более после? Ответ очевиден.

Приведенные выше некоторые закономерности при формировании и функционировании военной коалиции ряда европейских держав времен Первой мировой войны – Антанты поэтому и являются «объективно существующими, повторяющимися, существенными связями явлений», что, хотим мы этого или нет, воплощались и продолжают воплощаться в жизнь в ходе многочисленных военных кампаний нового времени. От скрупулезного учета и, главное, искусного применения данных закономерностей во многом зависит жизненность существующих и планируемых политических и военных союзов.

Армия Леванта: алавиты, черкесы и другие на французской службе в Сирии

Советская Россия и Антанта в 1918 году

Зачем хозяева Запада развязали Первую мировую войну

Великая штабная иллюзия

Повоевать охота