Чудаки в военной форме

«Добравшись, я по мокрым ступенькам спустился в подземелье командного пункта.
— А, товарищ Момыш-Улы, пожалуйте-ка...
Это был знакомый хрипловатый голос.
]]>
Я увидел генерала Ивана Васильевича Панфилова.
— Вам, товарищ Момыш-Улы, слышно было, как мы сегодня-то? — прищурившись, с улыбкой спросил он.
Трудно передать, как приятен был мне в тот момент его спокойный, приветливый голос, его лукавый прищур. Я вдруг почувствовал себя не одиноким, не оставленным с глазу на глаз с врагом, который знает что-то такое, какую-то тайну войны, неведомую мне — человеку, никогда не испытавшему боя. Подумалось: ее, эту тайну, знает и наш генерал — солдат прошлой мировой войны, а затем, после революции, командир батальона, полка, дивизии.
Панфилов продолжал:
— Отбили... Фу-у-у... — Он шутливо отдышался. — Боялся. Только никому, товарищ Момыш-Улы, не говорите. Танки ведь прорвались... Вот и он, — Панфилов показал на адъютанта, — был со мною там, кое-что видел. А ну, скажи: как встретили?
Вскочив, адъютант радостно сказал:
— Грудью встретили, товарищ генерал.
Странные, крутого излома, черные панфиловские брови недовольно вскинулись.
— Грудью? — переспросил он. — Нет, сударь, грудь легко проткнуть всякой острой вещью, а не только пулей. Эка сказанул: грудью. Вот доверь такому чудаку в военной форме роту, он и поведет ее грудью на танки. Не грудью, а огнем! Пушками встретили! Не видел, что ли?
Адъютант поспешил согласиться. Но Панфилов еще раз едко повторил:
— Грудью... Пойди, посмотри, кормят ли коней... И вели через полчаса седлать.
Адъютант, козырнув, сконфуженно вышел.
— Молод! — мягко сказал Панфилов.
Посмотрев на меня, затем на незнакомого мне капитана, Панфилов побарабанил по столу пальцами.
— Нельзя воевать грудью пехоты, — проговорил он. — Особенно, товарищи, нам сейчас. У нас тут, под Москвой, не много войск... Надо беречь солдата.
Подумав, он добавил:
— Беречь не словами, а действием, огнем».
[Александр Бек, «Волоколамское шоссе», §2, Один час с Панфиловым].

1877-78 г.г. Русско-турецкая война.

Перед Русско-турецкой войной в армиях мира появились новые винтовки, которые резко повысили дальность и вероятность поражения цели. Кроме того, новые винтовки были скорострельными. Но в российском оборонном ведомстве оценить эти новшества не смогли, по боевому уставу боевые порядки наших войск остались сомкнутыми, плотными.

12 октября 1877 наши лейб-гвардейцы атаковали турецкие редуты у селений Горний Дубняк и Телиш. Пехотные полки согласно уставу пошли в атаку «в батальонных колоннах, в полном порядке, как на параде… По свидетельству очевидцев, командиры гвардейцев шли во главе своих полков с шашками наголо. Другой — очевидец наступления Измайловского полка — писал, что "...головные роты шли в развернутом фронте, офицеры на своих местах отбивали такт: "В ногу! Левой! Левой!" [1].

А турецкие войска уже были вооружены новыми скорострельными пехотными винтовками Винчестера и винтовками Пибоди-Мартини. И их артиллерия научилась эффективно стрелять картечью.

Дважды наши измайловцы, финляндцы, павловцы, московцы и стрелки поднимались в атаку, но сильный ответный огонь турок не давал возможности ее успешно завершить. Потери были тяжелыми… Так, Павловский полк (начинавший атаку) потерял 400 нижних чинов, Измайловский — 228… В рядах атакующих находился начальник 2-й Гвардейской дивизии граф Шувалов. К концу боя из чинов его штаба в строю осталось только двое… Вот что вспоминал очевидец с русской стороны об этом бое: "… падали грудами; без преувеличения, в два с половиною — три аршина вышины были кучи раненых и убитых…[1]".

С 9 часов утра до 5 часов вечера гвардейцы следовали требованиям устаревшего, не пересмотренного вовремя устава. Общие потери убитыми и раненными при взятии редута у селения Горний Дубняк составили 3 генерала, 126 офицеров, 3410 нижних чинов. Из них 870 человек было убито [1,2].

Селение Телиш таким же парадным образом атаковали лейб-егеря. Атака их также была отбита, и Егерский полк потерял 27 офицеров и 1300 нижних чинов [1] из которых убитыми почти тысячу [2]. Находившийся в составе русской армии офицер и художник Василий Верещагин показал результаты этих атак в картине «Побеждённые. Панихида по павшим воинам».

Рисунок 1. Василий Верещагин. «Побеждённые. Панихида по павшим воинам»

Редут у селения Горний Дубняк 12 октября взять всё же удалось. Но не потому, что «завалили врага трупами». Потери вообще не только не приносят победы, а отдаляют её: при больших наших потерях враг утверждается в своей силе, становится смелее и упорнее. Редут Горний Дубняк взяли потому, что изменили тактику. И первыми это сделали гвардейские саперы, так как «были плохо обучены пехотному боевому строю». Вот что писал очевидец этого боя:

"...Вскоре к ним подошел капитан Павловский — полковой адъютант лейб-гвардии Гренадерского полка — и попросил помощи. Гвардейские гренадеры понесли большие потери и уже не могут двигаться к большому редуту турок.
Когда две роты гвардейских саперов вышли на опушку леса, то увидели лежащую между двумя турецкими редутами под огнем большую массу солдат гвардейской пехоты.
Поручик Ренгартен развернул своих сапер в редкую цепь и броском достиг малого редута, оказавшись вне досягаемости артиллерийского огня. Гвардейские саперы быстро окопались, поскольку турки стали обстреливать их ружейным огнем. При этом рота потеряла всего двух солдат. Это было около 13-00 12 октября"[1].

К вечеру и пехота отбросила в сторону парадную выучку, приведшую к потерям и неудачам. Вопреки требованиям устава, рассыпавшись на местности небольшими группами, пехота пошла в атаку, которую начал командир 2-го батальона Измайловского полка полковник Кршивицкий с тремя ротами. По одному, группами, от укрытия к укрытию гвардейские саперы, измайловцы, московцы, павловцы и финляндцы просачивались на вал и уже в темноте с криком "Ура!" ворвались во вражеские траншеи, где вступили в штыковой бой. Турки не выдержали рукопашной схватки и сдались к утру 13 октября [1].

«Горный Дубняк по сути должен был стать последней атакой в "старом добром молодецком стиле", когда на укрепленную высоту, обороняемую противником, вооруженным современным скорострельным оружием, в штыковую атаку сомкнутыми рядами были брошены лучшие войска империи — личная гвардия императора.

Благодаря огромным потерям блистательной гвардии в ходе боя местного значения о Горном Дубняке много писали и говорили после Русско-турецкой войны, но никаких уроков, как это водится у нас, на практике не извлекли. В августе 1914 г. у деревни Зарашов, в июне 1916 г. на Юго-Западном фронте у реки Стоход — гвардия всё повторила сначала… В последний раз…»[1].

1942 г. Сталинградская битва, бои за Мамаев курган

Пусть не смущает вас, что речь в книге Виктора Некрасова идёт о роте и батальоне, а количество личного состава — как в отделении и взводе: просто это не первый их бой.

«Майор сопит трубкой. Покашливает.
— Ни черта не подавили… Ни черта…
Абросимов звонит во второй, в третий батальоны. Та же картина. Залегли. Пулеметы и минометы не дают головы поднять. Майор отходит от амбразуры. Лицо у него какое-то отекшее, усталое.
— Полтора часа громыхали, и не взять… Живучие, дьяволы. Керженцев, — совсем тихо говорит майор. — Нечего тебе тут делать. Иди-ка в свой батальон бывший. К Ширяеву. Помоги… — И, посопев трубкой: — Там у вас немцы еще вырыли ходы сообщения. Ширяев придумал, как их захватить. Ставьте пулеметы и секите им во фланг. В лоб все равно не возьмем.
— Возьмем! — неестественно как-то взвизгивает Абросимов — И в лоб возьмем, если по ямкам не будем прятаться. … Огонь, видишь ли, сильный, подняться не дает.
Обычно спокойные, холодные глаза его сейчас круглы и налиты кровью. Губа все дрожит.
— Подыми их, подыми! Залежались!
— Да ты не кипятись, Абросимов, — спокойно говорит майор и машет мне рукой — иди, мол.
…
Через полчаса у Ширяева все готово. В трех местах наши траншеи соединяются с немецкими — на сопке в двух и в овраге. В каждой из них по два заминированных завала. Ночью Ширяев с приданными саперами протянул к ним детонирующие шнуры. Траншеи от нас до немцев проверены, снято около десятка мин.
Все в порядке. Ширяев хлопает себя по коленке.
— Тринадцать гавриков приползло обратно. Живем! Пускай отдыхают пока, стерегут. Остальных по десять человек на проход пустим. Не так уж плохо. А?
Глаза его блестят. Шапка, мохнатая, белая, на одно ухо, волосы прилипли ко лбу.
…
Мы стоим в траншее у входа в блиндаж. Глаза у Ширяева вдруг сощуриваются, нос морщится. Хватает меня за руку.
— Елки-палки… Лезет уже.
— Кто?
По скату оврага, хватаясь за кусты, карабкается Абросимов. За ним связной.
Абросимов еще издали кричит:
— Какого черта я послал тебя сюда? Лясы точить, что ли?
Запыхавшийся, расстегнутый, в углах рта пена, глаза круглые, готовы выскочить.
— Я вас спрашиваю — думаете вы воевать или нет, мать вашу…
— Думаем, — спокойно отвечает Ширяев.
— Тогда воюйте, черт вас забери…
— Разрешите объяснить, — все так же спокойно, сдержанно, только ноздри дрожат, говорит Ширяев. Абросимов багровеет:
— Я те объясню… — Хватается за кобуру. — Шагом марш в атаку!
Я чувствую, как во мне что-то закипает. Ширяев тяжело дышит, наклонив голову. Кулаки сжаты.
— Шагом марш в атаку! Слыхал? Больше повторять не буду!
В руках у него пистолет. Пальцы совершенно белы. Ни кровинки.
— Ни в какую атаку не пойду, пока вы меня не выслушаете, — стиснув зубы и страшно медленно выговаривая каждое слово, произносит Ширяев.
Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза. Сейчас они сцепятся. Никогда я еще не видел Абросимова таким.
— Майор мне приказал завладеть теми вон траншеями. Я договорился с ним…
— В армии не договариваются, а выполняют приказания, — перебивает Абросимов. — Что я вам утром приказал?
— Керженцев только что подтвердил мне…
— Что я вам утром приказал?
— Атаковать.
— Где ваша атака?
— Захлебнулась, потому что…
— Я не спрашиваю почему… — И, вдруг опять рассвирепев, машет в воздухе пистолетом. — Шагом марш в атаку! Пристрелю, как трусов! Приказание не выполнять!..
Мне кажется, что он сейчас повалится и забьется в конвульсиях.
— Всех командиров вперед! И сами вперед! Покажу я вам, как свою шкуру спасать… Траншеи какие-то придумали себе. Три часа как приказание отдано…
…
Пулеметы нас почти сразу же укладывают. Бегущий рядом со мной боец падает как-то сразу, плашмя, широко раскинув перед собой руки. Я с разгону вскакиваю в свежую, еще пахнущую разрывом воронку. Кто-то через меня перескакивает. Обсыпает землей. Тоже падает. Быстро-быстро перебирая ногами, ползет куда-то в сторону. Пули свистят над самой землей, ударяются в песок, взвизгивают. Где-то совсем рядом рвутся мины.
Я лежу на боку, свернувшись комком, поджав ноги к самому подбородку.
Никто уже не кричит «ура».
Немецкие пулеметы ни на секунду не умолкают. Совершенно отчетливо можно разобрать, как пулеметчик поворачивает пулемет — веером — справа налево, слева направо.
Прижимаюсь изо всех сил к земле. Воронка довольно большая, но левое плечо, по-моему, все-таки выглядывает. Руками копаю землю. От разрыва она мягкая, поддается довольно легко. Но это только верхний слой, дальше пойдет глина. Я лихорадочно, как собака, скребу землю.
Тр-рах! Мина. Меня всего обсыпает землей.
Тр-рах! Вторая. Потом третья, четвертая. Закрываю глаза и перестаю копать. Заметили, вероятно, как я выкидываю землю.
Лежу, затаив дыхание… Рядом кто-то стонет: «А-а-а-а…» Больше ничего, только «а-а-а-а…». Равномерно, без всякой интонации, на одной ноте. …
Пулемет начинает стрелять с перерывами, но все еще низко, над самой землей. Совершенно не могу понять, почему я цел — не ранен, не убит. За пятьдесят метров лезть на пулемет — верная смерть. …
Раненый все еще стонет. Без всякого перерыва, но уже тише.
Немцы переносят огонь в глубину обороны. Разрывы слышны уже далеко за спиной. Пули летят значительно выше. Нас решили оставить в покое. …
Делаю из земли небольшой валик в сторону немцев. Теперь можно и кругом и назад посмотреть, меня не увидят.
Бежавший рядом со мной боец так и лежит, раскинув руки. Лицо его повернуто ко мне. Глаза раскрыты. Кажется, что он приложил ухо к земле и прислушивается к чему-то. В нескольких шагах от него — другой. Видны только ноги в толстых суконных обмотках и желтых ботинках.
Всего я насчитываю четырнадцать трупов. Некоторые, вероятно, от утренней атаки остались. ...
Раненый все стонет. Он лежит в нескольких шагах от моей воронки, ничком, головой ко мне. Шапка рядом. Волосы черные, вьющиеся, страшно знакомые. Руки согнуты, прижаты к телу. Он ползет. Медленно, медленно ползет, не подымая головы. На одних локтях ползет. Ноги беспомощно волочатся. И все время стонет. Совсем уже тихо.
Не отрываю от него глаз. Не знаю, как ему помочь. У меня даже пакета индивидуального нет с собой.
Он совсем уж рядом. Рукой можно дотянуться.
— Давай, давай сюда, — шепчу я и протягиваю руку.
Голова приподымается. Черные, большие, затянутые уже предсмертной мутью глаза. Харламов… Мой бывший начальник штаба… Смотрит и не узнает. На лице никакого страдания. Какое-то отупение. Лоб, щеки, зубы в земле. Рот приоткрыт. Губы белые.
— Давай, давай сюда…
Упираясь локтями в землю, он подползает к самой воронке. Утыкается лицом в землю. Просунув руки ему под мышки, вволакиваю его в воронку. Он весь какой-то мягкий, без костей. Валится головой вперед. Ноги совершенно безжизненны.
С трудом укладываю его. Двоим тесно в воронке. Приходится его ноги класть на свои. Он лежит, закинув голову назад, смотрит в небо. Тяжело и редко дышит. Гимнастерка и верхняя часть брюк в крови. Я расстегиваю ему пояс. Подымаю рубаху. Две маленькие аккуратные дырочки в правой стороне живота. Я понимаю, что он умрет. …
Так мы лежим — я и Харламов, холодный, вытянувшийся, с нетающими на руках снежинками. Часы остановились. Я не могу определить, сколько времени мы лежим. Ноги и руки затекают. Опять схватывает судорога. Сколько можно так лежать? Может, просто вскочить и побежать? Тридцать метров — пять секунд, самое большее, пока пулеметчик спохватится. Выбежали же утром тринадцать человек.
В соседней воронке кто-то ворочается. На фоне белого, начинающего уже таять снега шевелится серое пятно ушанки. На секунду появляется голова. Скрывается. Опять показывается. Потом вдруг сразу из воронки выскакивает человек и бежит. Быстро, быстро, прижав руки к бокам, согнувшись, высоко подкидывая ноги.
Он пробегает три четверти пути. До окопов остается каких-нибудь восемь — десять метров. Его скашивает пулемет. Он делает еще несколько шагов и прямо головой падает вперед. Так и остается лежать в трех шагах от наших окопов. Некоторое время еще темнеет шинель на снегу, потом и она становится белой. Снег все идет и идет…
Потом еще трое бегут. Почти сразу все трое. Один в короткой фуфайке. Шинель, должно быть, скинул, чтоб легче бежать было. Его убивает почти на самом бруствере. Второго — в нескольких шагах от него. Третьему удается вскочить в окоп. С немецкой стороны пулемет долго еще сажает пулю за пулей в то место, где скрылся боец. …
Маленький комочек глины ударяет меня в ухо. Я вздрагиваю. Второй падает рядом, около колена. Кто-то кидает в меня. Я приподымаю голову. Из соседней воронки выглядывает широкоскулое, небритое лицо. …
— Давай побежим. — Тоже не выдержал.
— Давай, — отвечаю я.
Мы идем на маленькую хитрость. Предыдущих трех убило почти у самого бруствера. Надо, не добегая до наших окопов, упасть. К моменту очереди мы будем лежать. Потом одним рывком прямо в окопы. Может, повезет.
— Пошел!
— Пошел.
Снег… Воронка… Убитый… Опять снег… Валюсь на землю. И почти сразу же: «Та-та-та-та-та-та…»
— Жив?
— Жив.
Лежу лицом в снегу. Руки раскинул. Левая нога под животом. Легче вскакивать будет. До окопов пять шагов или шесть. Уголком глаза пожираю этот клочок земли.
Надо выждать минуты две или три, чтобы успокоился пулеметчик. Сейчас он уже в нас не попадет, мы слишком низко.
Слышно, как кто-то ходит по окопам, разговаривает. Слов не слышно.
— Ну — пора.
— Приготовьсь, — не подымая головы, в снег говорю я.
— Есть, — отвечает слева.
Я весь напрягаюсь. В висках стучит.
— Давай!
Отталкиваюсь. Три прыжка и — в окопе.
Мы долго потом еще сидим прямо в грязи, на дне окопа и смеемся. Кто-то дает окурок. …
Всего батальон потерял двадцать шесть человек, почти половину, не считая раненых. …
…
На суд я опаздываю. Прихожу, когда уже говорит майор. В трубе второго батальона — это самое просторное помещение на нашем участке — накурено так, что лиц почти не видно. Абросимов сидит у стенки. Губы сжаты, белые, сухие. Глаза — в стенку. …
Повернув голову, майор долгим, тяжелым взглядом смотрит на Абросимова.
— Я знаю, что сам виноват. За людей отвечаю я, а не начальник штаба. И за эту операцию отвечаю я. И когда комдив кричал сегодня на Абросимова, я знал, что это он и на меня кричит. И он прав. — Майор проводит рукой по волосам, обводит всех нас усталым взглядом. — Не бывает войны без жертв. На то и война. Но то, что произошло во втором батальоне вчера, — это уже не война. Это истребление. Абросимов превысил свою власть. Он отменил мой приказ. И отменил дважды. Утром — по телефону, и потом сам, погнав людей в атаку.
— Приказано было атаковать баки… — сухим, деревянным голосом прерывает Абросимов, не отрывая глаз от стенки. — А люди в атаку не шли…
— Врешь! — Майор ударяет кулаком по столу так, что ложка в стакане дребезжит. Но тут же сдерживается. Отхлебывает чай из стакана. — Шли люди в атаку. Но не так, как тебе этого хотелось. Люди шли с головой, обдумавши. А ты что сделал? Ты видел, к чему первая атака привела? Но там нельзя было иначе. Мы рассчитывали на артподготовку. Нужно было сразу же, не давая противнику опомниться, ударить его. И не вышло… Противник оказался сильнее и хитрее, чем мы думали. Нам не удалось подавить его огневые точки. Я послал инженера во второй батальон. Там был Ширяев — парень с головой. Он с ночи еще все заготовил, чтоб захватить немецкие окопы. И по-умному заготовил. А ты… А Абросимов что сделал? …
Говорят еще несколько человек. Потом я. За мной — Абросимов. Он краток. Он считает, что баки можно было взять только массированной атакой. Вот и все. И он потребовал, чтобы эту атаку осуществили. Комбаты берегут людей, поэтому не любят атак. Баки можно было только атакой взять. И он не виноват, что люди недобросовестно к этому отнеслись, струсили.
— Струсили?.. — раздается откуда-то из глубины трубы.
Все оборачиваются. Неуклюжий, на голову выше всех окружающих, в короткой, смешной шинелишке своей, протискивается к столу Фарбер.
— Струсили, говорите вы? Ширяев струсил? Карнаухов струсил? Это вы о них говорите?
Фарбер задыхается, моргает близорукими глазами — очки он вчера разбил, щурится.
— Я все видел… Собственными глазами видел… Как Ширяев шел… И Карнаухов, и… все как шли… Я не умею говорить… Я их недавно знаю… Карнаухова и других… Как у вас только язык поворачивается. Храбрость не в том, чтоб с голой грудью на пулемет лезть. Абросимов… капитан Абросимов говорил, что приказано было атаковать баки. Не атаковать, а овладеть. Траншеи, придуманные Ширяевым, не трусость. Это прием. Правильный прием. Он сберег бы людей. Сберег, чтоб они могли воевать. Сейчас их нет. И я считаю… — Голос у него срывается, он ищет стакан, не находит, машет рукой. — Я считаю, нельзя таким людям, нельзя им командовать…
Фарбер не находит слов, сбивается, краснеет, опять ищет стакан и вдруг сразу выпаливает:
— Вы сами трус! Вы не пошли в атаку! И меня еще при себе держали. Я все видел… — И, дернув плечом, цепляясь крючками шинели за соседей, протискивается назад. …
…
Вечером приходит Лисагор. Хлопает дверью. Заглядывает в сковородку. Останавливается около меня.
— Ну? — спрашиваю я.
— Разжаловали и — в штрафную.
Больше об Абросимове мы не говорим. На следующий день он уходит, ни с кем не простившись, с мешком за плечами.
Больше я никогда его не видел и никогда о нем не слыхал.»
[Виктор Некрасов, «В окопах Сталинграда»].

1991-2003 г.г. Войны США против Ирака

«Вызывала удивление применявшаяся иракцами так называемая тактика действий, как будто «взятая из советских учебников эпохи Второй мировой войны». Иракские генералы в случае, по их мнению, формировавшихся благоприятных условий бросали свою пехоту во фронтальное наступление под уничтожающий все живое мощный огонь американских средств поражения» [3].

Отметим, что Ирак проиграл войны с немыслимым соотношением потерь — по разным оценкам, от 75:1 (потерял 150 тыс. убитыми) до 300:1 (потерял более 600 тыс. убитыми) против около 2 тыс. потерь американцев и их союзников.

Февраль 2013 г.

«Современная динамика ближнего боя требует высокой боевой скорострельности по массированным, скоростным целям, поэтому современные автоматы типа АК-74 (АКМ) стрельбу ведут с постоянного прицела «П»…»
[Заключение ФГКУ «3 ЦНИИ» Минобороны России, исх. №3/3/432 от 08.02.2013].

Со времён боев у селений Горний Дубняк и Телиш прошло 125 лет, пагубность «массированной атаки» ещё не раз была доказана кровью. В иностранных армиях такая тактика давно вызывает только изумление, считается «полным безумием и самоуничтожающим фанатизмом, не приносящим никакой пользы в бою» [3] и их боевыми уставами не предусматривается. Но, как видим, наше Минобороны придумало себе удобного противника, который до сих пор атакует «массированной, скоростной» толпой под наш автоматический огонь.

А если этому придуманному противнику всё-таки приходится залечь, то он не прячется ни за какой бруствер, а ложится обязательно на открытом месте, чтобы его быстрее убили. В этом наше Минобороны уверено настолько, что прицелы автоматов и пулемётов Калашникова всех моделей, а также наставления (руководства) по ним оптимизировало для прямого выстрела по целям высотой 0,5 м. Мишень высотой 0,5 м (грудная мишень) как раз имитирует стрелка, лежащего на ровном месте и стреляющего с локтей, поставленных на ширину плеч. Позиция «П» прицела наших автоматов равна дальности прямого выстрела именно по грудной цели.

Минобороны России назначило автомату грудную цель, и знать больше ничего не желает:

«Основными поражаемыми из автомата целями являются цели, аналогичные по габаритным размерам ростовой и грудной (а не головной) фигуре солдата».
[Заключение ФГКУ «3 ЦНИИ» Минобороны России, исх. №3/3/432 от 08.02.2013].

Но здравый смысл, рассказы ветеранов, фотодокументы говорят об обратном: каждый боец стремится укрыться за бруствер. Созданный ли, естественный ли, лишь бы укрыться. Поэтому в бою бывают в основном головные цели.

Рисунок 2.

А стрелок за бруствером — это цель не грудная, а головная (высота всего 0,3 м).

Рисунок 3. [3, Supported fighting position], «Manual for planning and executing training on the 5.56-mm M16A1 and M16A2 rifles».

И когда наши автоматчики с прицела для грудной фигуры стреляют по более низкой головной, то на дальностях от 150 м до 300 м средняя траектория пуль идёт выше цели. Из-за этого вероятность попадания в головную — самую распространённую и самую опасную (это она ведёт огонь) — цель крайне мала: опускается до 0,19 [4].

Рисунок 4.

Поскольку наши автоматчики попасть в головную цель практически не могут, то эти цели по нашему «Курсу стрельб» учится поражать только снайпер — один ствол из всего отделения. Но одна СВД выиграть бой не может. Автоматчики тоже должны и, главное, могут с высокой вероятностью поражать головные цели, если из АК-74 будут стрелять прямым выстрелом не с прицелом «П» или «4», а с прицелом «3». Тогда вероятность попаданий каждого автоматчика в самую распространённую в бою цель — головную — возрастёт в среднем в 2 раза, а на дальности 250 м — в 4 раза! Если учесть количество автоматов в вооруженных силах, то значимость такого изменения стрельбы автомата можно сравнить со значимостью тактического ядерного оружия.

Всё вышесказанное я доказал в работе «Автоматчик должен и может поражать головную фигуру». Работу опубликовала Академия военных наук в своём издании «Вестник АВН» №2 за 2013 г., дополненный вариант работы размещен на научном форуме сайта Академии: www.avnrf.ru (http://www.avnrf.ru/index.php/forum/5-nauchnye-voprosy/746-avtomatchik-dolzhen-i-mozhet-porazhat-golovnuyu-tsel#746).

Октябрь 2013 г.

И я повторно направил свои предложения, уже подкреплённые указанной работой, в Минобороны. Ответ пришёл от командира войсковой части 64176 (Главное ракетно-артиллерийское управление):

«Анализ представленных Вами материалов с привлечением специалистов ФГУП «3 ЦНИИ МО РФ» показал следующее:
1. Предложения, изложенные в материалах «Автоматчик должен и может поражать головную фигуру» для Министерства обороны Российской Федерации интереса не представляют. …Рекомендую Вам для получения независимого заключения обратиться в ФГУП «ЦНИИТОЧМАШ» г. Климовск».
[Исх. №561/7467 от 16.10.2013].

2014 г.

В СМИ обсуждается конкурс на новый автомат. Испытания проходит АЕК-971, у которого рассеивание выстрелов в 1,5 раза меньше, чем у АК-74. Разработчики другого испытываемого автомата — АК-12 — тоже заявляют о малом рассеивании своего детища. Подразумевается, что малое рассеивание выстрелов (пуль) — это хорошо.

Однако малое рассеивание хорошо только тогда, когда средняя траектория выстрелов не вышла за контуры цели. Тогда, суживая сноп траекторий, больше пуль направляется в цель и меньше пуль уходит за габариты цели. Вероятность попадания растёт.

Если же средняя траектория выстрелов вышла за контуры цели, то уменьшение рассеивания (сужение снопа рассеивания) приводит к тому, что больше пуль уходит мимо цели, а в цель попадает меньше пуль. Вероятность попадания снижается.

Как показано на рисунке 4, при прямом выстреле с прицелами «4» или «П» на дальностях от 150 м до 300 м средняя траектория находится выше головной цели. Это означает, что если на новом автомате останется прицел «П» по грудной цели, то боевая (по головной цели) эффективность стрельбы нового автомата окажется существенно хуже, чем у АК-74.

Если мы примем на вооружение новый автомат с прицелом «П» по грудной цели, то получим ещё более низкую вероятность попаданий в самую распространенную и в самую опасную в бою цель — головную.

Выход же элементарен: на новом автомате прицел «П» надо сделать соответствующим дальности прямого выстрела по головной цели — около 350 м. Тогда средняя траектория выстрелов не поднимется выше верхнего края головной цели, останется в контурах цели. И потому меньшее рассеивание нового автомата действительно позволит существенно поднять его боевую эффективность.

Всё это я указал в обращении во ФГУП «ЦНИИТОЧМАШ», и, как и рекомендовало ГРАУ, направил обращение в г. Климовск.
Заключение ЦНИИТОЧМАШ гласит (исх. №597/24 от 05.02.2014):

Да ведь именно это я и предлагаю уже больше года! И что? Сейчас учёные из ЦНИИТОЧМАШ предложат изменить способ стрельбы у АК-74, а у разрабатываемого автомата рекомендуют сразу делать установку прицела «П» соответствующей дальности прямого выстрела по головной цели? Нет, учёные из ЦНИИТОЧМАШ не такие:

Значит, новый автомат разрабатывается не для боя, а для стрельбища, где мишенная обстановка бою не соответствует.

Итак, со времён боев у селений Горний Дубняк и Телиш прошло 125 лет, и пагубность «массированной атаки» ещё не раз была доказана кровью. Все наши вероятные противники давно воюют в рассредоточенных порядках, обязательно укрываясь за бруствер.

Но люди, занимающие сейчас ответственные посты в нашем Минобороны, по-прежнему готовятся воевать только с «массированной, скоростной целью» и ничего не хотят слышать о необходимости автоматчику (кстати, и пулемётчику тоже) поражать низкую цель. А учёные из «3 ЦНИИ» Минобороны и из «ЦНИИТОЧМАШ» озабочены не тем, что нужно солдату в бою, а тем, как не доставить беспокойства чиновникам из Минобороны. А то ведь придётся нормативные документы переделывать!

Почему-то я уверен, что генерал Иван Васильевич Панфилов назвал бы и таких чиновников Минобороны, и таких военных учёных «чудаками в военной форме»!

Литература:
[1] «Штурм Горного Дубняка 12-13 октября 1877 года». Ладыгин И.В., сайт «Анатомия армии», http://army.armor.kiev.ua/.
[2] «Гамбит на Софийском шоссе (12 октября 1877 г.). Часть II. Шиканов В.Н., сайт Военно-исторического клуба «Отечество», Лейб-гренадерский полк, http://leibgrenader.clan.su/.
[3] «Пиррова победа американских войск». Печуров С., сайт http://nvo.ng.ru/ , 09.11.2013.
[4] «Автоматчик должен и может поражать головную фигуру». Сватеев В.А., «Вестник Академии военных наук» №2 за 2013 г., дополненный вариант размещен на сайте Академии военных наук по адресу: http://www.avnrf.ru/index.php/forum/5-nauchnye-voprosy/746-avtomatchik-dolzhen-i-mozhet-porazhat-golovnuyu-tsel#746.

Отставание российских стрелковых оптических прицелов

Стрельбы

Можайский десант

Наука побеждать от Михаила Калашникова

Рассеивание выстрелов - негодный способ компенсировать ошибки прицеливания