Помнить всё. До самой кровинки своей памяти, до самой глубины своего сердца. Эта память стала для них священной, и рассказывают они о прошедших днях своей жизни так, словно бы вчера они ели чёрные пышки, замирали в страхе перед лающим окриком немецких солдат и помогали раненым бойцам.
Раиса Георгиевна Попова родилась в 1929 году, она из тех, чьи детские годы перечеркнула страшная беда. Она вынесла голод, изнуряющий труд, оккупацию, слезы матери. Этого никогда не забыть.
Самое трудное время началось в дни отступления наших войск. Мирные жители с ужасом шептали: «Да неужто и к нам фашист дойдет?» Им не хотелось верить, но пришлось, когда над деревней стали летать самолеты с черными крестами на крыльях.
Один такой истребитель однажды пролетел над главной улицей деревни, а потом, развернувшись, словно прощаясь, срезал пулемётной очередью толпу мирных жителей. Упали раненые, заголосила женщина над убитым ребенком.
В этот же день Рая вместе с матерью пошла за водой к реке. Мать стояла и ждала, пока девочка доберется и наберёт воды. Вдруг из кустов прямо на Раю вышел солдат: оборванный, раненый, страшный. Девочка вскрикнула.
— Не бойся, родная, я свой, — шепнул он. — Кто там тебя ждет? Мамка? Скажи ей, пусть принесет немного хлеба, три дня иду, не ел ни крошки.
Советский солдат, видимо, попал в окружение и теперь оказался в немецком тылу.
Четверо суток девочка вместе с матерью выхаживали бойца, а затем, переодевшись в старую одежду Раиного отца, солдат решил пробиваться к своим.
— Ну, до встречи, родная, — сказал он девочке на прощанье, — буду жив, обязательно к вам приеду.
Но больше они его никогда не видели.
А тем временем немцы наводили новые порядки в деревне и распределились на постой по всем домам.
— Наша хата была большая, — вспоминает Раиса Георгиевна. — Потому в доме сразу поселились четыре немецких солдата. Один из них был, наверное, каким-то казначеем, носил с собой большой металлический сундук с деньгами или товарами, не знаю.
Солдаты, остановившиеся в доме, относились к ребятишкам неплохо, иногда даже подкармливали их, несмотря на запреты командиров. Видимо, голодные дети вызывали жалость у тех оккупантов, в душе которых осталось что-то человеческое.
Ребятишки даже поделили немцев на «гарных» и «поганых». Вторыми они называли тех, кто сбрасывал бомбы на дома и стрелял в людей.
Мать строго-настрого приказала детям не говорить о немцах, даже не смотреть в их сторону, понимая, что «гарных» среди них очень мало.
Как бы тяжело ни было, но дети находили время для забав. Играя, забывали о том, что шла война, отцы на фронте, что постоянно хочется есть. Девочки забавлялись с тряпичными куклами, играли в прятки, лапту, прыгали через веревочку. Зимой катались на санках с горки, которая находилась рядом с их домом.
Шалили ребятишки и в доме при немцах, несмотря на материнские запреты. Однажды Рая, заигравшись, столкнула с печки металлический ящик, да прямо на голову фашисту, которому тот принадлежал. Немец от удара охнул и схватился за голову. Девочка испуганно смотрела, как сквозь его пальцы течет кровь, а остальные солдаты пытаются оказать помощь.
Брат Василий кинулся на улицу и закричал матери: «Райка «гарному» немцу голову пробила!»
Женщина кинулась в избу, увидела испуганную дочь, окровавленного фашиста и упала на колени:
— Пан, не убивай, не убивай её, пан!
Немец отвернулся и замахал руками: мол, уходите отсюда!
Девчонку сразу как ветром сдуло, а мать, выйдя во двор, зарыдала от пережитого страха.
Когда началось немецкое отступление, в доме и во дворе разместился лазарет. Раиса Григорьевна вспоминает, что вокруг лежали раненые, и фашистский офицер сильно ударил маму, которая отказалась обрабатывать их раны и купать тяжелобольных.
Много пришлось вынести мирным жителям в оккупации, поэтому радость, с которой встречали они родных солдат, была безграничной. Раиса Григорьевна помнит этот день, как будто все было вчера.
— Слышим стук в дверь, — рассказывает она, — громкий такой стук, мы даже испугались. Спрашиваем: «Кто там?» А в ответ: «Открывайте, свои!» Смотрим: а там наши солдаты, родненькие, долгожданные.
— А немцы в деревне есть? — спрашивают они.
— Ой, сыночку, тут их так богато було, — запричитала мама.
— Не волнуйся, мамаша, больше их тут не будет!
Конечно, война на этом не закончилась, но радость освобождения была огромной. Все понимали: Победа будет нашей!
Много было хорошего в жизни Раисы Георгиевны. После войны она окончила школу, стала изучать азбуку Морзе на курсах телеграфистов. Работала на почтовом телеграфе, а потом её перевели трудиться на узел связи.
После строительства в Донецке (Ростовская область) центрального телеграфа стала телеграфисткой. Служила она телефонисткой МТС, была на хорошем счету у руководства, за ударный труд получала почетные грамоты и благодарности.
Однажды про неё даже написали в местной газете, вырезку из газеты Раиса Георгиевна бережно хранит. Статья называется «Личный — шестой» (это был позывной номер телефонистки).
Есть фотография, где Раиса Георгиевна за работой. Так и представляется мне она за пультом связи, помните, как у Высоцкого: «Девушка, милая! Я прошу: продлите! Вы теперь как ангел, не сходите ж с алтаря!»
Раиса Георгиевна была именно таким человеком, который соединяет людей, помогает им услышать друг друга. Говорит, что прожила счастливую жизнь: занималась любимым делом, вырастила сына, который благодаря ее стараниям стал замечательным доктором, кандидатом медицинских наук. Теперь и он помогает людям, а его мама гордится сыном, оправдавшим все ее надежды. Раиса Георгиевна Попова смотрит на мир с оптимизмом, старается не унывать в трудные минуты, не любит ворчать, как это делают некоторые представители старшего поколения.
Раиса Захарченко: я помню чёрные пышки
Я отношусь к числу тех, о ком сейчас говорят «дети войны». Мне было два года, когда началась война. Жили мы в деревне, в семи километрах от города Морозовска. В семье нас было семеро: дедушка, бабушка, мама, мамины сёстры шестнадцати и одиннадцати лет, брат семи лет и я. Старший мамин брат Иван был на войне.
Первое, что возникло в памяти, — это отступление наших. Солдаты шли через деревню. Шли измученные, голодные. Все деревенские высыпали на улицу посмотреть. В глазах — немой упрёк.
Мой дедушка полез на чердак, достал мешок с сухарями, вынес за ворота и стал раздавать солдатам. Бабушка, толкая деда в спину, ворчала:
— Что ты делаешь, старый, у самих семья, вон какая.
— Ничего, бабка, как-нибудь проживём, ведь это наши сынки, наши защитники.
Потом над деревней закружили вражеские самолёты, начались бомбёжки. Прятались в подвале или убегали в кукурузное поле. А вскоре нашу деревню заняли немцы. Разместились по хатам. Расположились и в нашей, выселив нас в сарай.
Опасаясь за младших дочерей, дедушка тайком, ночью, отвёл их на дальний хутор и оставил у знакомых. Там немцев не было.
Период оккупации я слабо помню, а вот когда немцев выгнали, и мы снова вернулись в свою хату, я помню хорошо. Дедушка затопил печь, нагрел большой котёл воды, все искупались, прокипятили одежду, вымыли комнаты и вечером легли спать в чистые постели.
Среди ночи раздался стук в окно. В испуге все проснулись. И первое, что пришло на ум, — снова немцы.
Стук повторился, и бабушка прильнула к стеклу:
— Кто там?
— Мама, это я, открывай.
В панике бабушка не сразу поняла и снова переспросила:
— Кто там?
— Мама, это я, твой сын Ваня.
Все радостно вскочили и побежали к двери. После тяжёлого ранения и долгих странствий по госпиталям дядя Ваня вернулся домой инвалидом, но живым. И это было великое счастье.
Дядя Ваня ушёл на фронт в первые дни войны. В свои двадцать лет он был в звании старшего сержанта, командовал взводом. В одном из боёв при освобождении населённого пункта дядя Ваня проявил смелость и находчивость, взвод не потерял ни одного солдата. За это он был представлен к награде — медали «За отвагу». Тогда эту награду он получить не успел. Медаль ему вручили лишь в 2001 году, в день его восьмидесятилетия.
Подчас вспоминаются некоторые моменты жизни, на первый взгляд незначительные. Однако в детской памяти они оставили свой след. Например, мой ровесник, друг детства Витька. Жил он вдвоём с матерью в крошечной хатёнке. Единственная кормилица их, корова, зимой сдохла от голода и холода. Дуняха, так звали в деревне Витькину мать, спасая сына от голода, кормила его грудью всю войну.
Помню, как мы с ним бегали по улице, поднимая пыль столбом босыми ногами. Потом вдруг он останавливался, бежал к матери и прикладывался к груди, а я терпеливо ждала, чтобы продолжить игру.
А ещё мне почему-то в память врезался один случай, который произошёл в декабре 1943 года. Мама и её сестра Настя, которой едва исполнилось 18 лет, завербовались на шахты. Мама решила взять с собой и меня. Бабушка испекла нам в дорогу пышки из горелой пшеницы, которую люди растаскивали из сгоревшего неподалёку элеватора. Пышки были чёрные, как уголь, но мне они казались такими вкусными, и моя рука так и тянулась к чайнику, в который бабушка сложила пышки.
Вот мы уже на вокзале. Подошёл поезд, толпа людей кинулась к вагону. Шум, крики, давка. Чьи-то руки подхватили меня и через головы передали в вагон. Я в диком испуге, ищу глазами маму. С большим трудом ей и тёте удалось залезть в вагон. С тех пор и до сего времени я испытываю тревогу, и у меня наворачиваются слёзы, когда я, уезжая куда-нибудь, нахожусь на вокзале и вижу приближающийся поезд.
Вот мы и на месте. Потом здесь будет город Донецк, а пока — голая степь, шахтные терриконы и бараки. В одном из них нам дали комнату. С нами живёт ещё какая-то старушка. В дороге её дочь отстала от поезда. От отчаяния бабуля тяжело заболела и всё надеялась, что дочь найдёт её. Мама и тётя, уходя на работу, оставляли нас одних. Хорошо помню, как бабуля говорила, что, когда умрёт, то оставит мне свою подушку. Старушка вскоре умерла, а я этого не заметила, думала, она спит.
Когда тётя Настя пошла устраиваться на работу на шахту, она уже знала, что забойщикам дают на карточки килограмм хлеба. Потому на вопрос, куда пойдёшь работать, не задумываясь, ответила: забойщиком. Её приняли. Тогда женщин брали на любую работу, так как мужчин не хватало, ещё шла война. Вот, пожалуй, то немногое, что вспомнилось о том тяжёлом времени, которое пришлось пережить и взрослым, и детям.
Я счастлива, что на него похожа
Она так хорошо и проникновенно рассказала о своём отце, что я невольно завидую ей потому, что я меня такого не было. Светлана Черноусова помнит практически всё, что связано с её отцом Михаилом Евграфовичем Черноусовым, который 8 июня отметил своё 80-летие.
— Мои первые воспоминания о папе: я доросла до его руки, и мне стало удобно за неё держаться, а не висеть на ней, едва касаясь пятками земли. Папа в военной форме, в офицерской фуражке с голубым околышем — это значит, что он лётчик. Высокий, кудрявый, с рыжинкой. (Все эти качества достались и мне.) Видела и воспринимала я его снизу вверх. Всегда. Даже сейчас, когда папа стал чуть ниже, а я чуть выше, и мы почти сровнялись.
Папа родился за пять лет до войны. В семье было четверо сыновей: старший Иван, затем Василий, Григорий и, младший, мой папа Михаил.
Со старшим братом у них было лет двадцать разницы. Иван в 1941 году ушёл на войну и погиб. Все остальные — отец и Василий — вернулись ранеными, контуженными, но живыми. Едва ли папа мог хорошо узнать и запомнить старшего брата, но, по словам отца, именно короткая жизнь Ивана всегда была для него чем-то вроде компаса, на него он равнялся. И сейчас Иван становится все ближе.
Когда в станицу Романовскую пришли немцы (хотя в основном, это были румыны), папе было лет шесть-семь. Историю Романовского подполья он знает не из книжек, а по собственным детским воспоминаниям и страхам, по рассказам бабушки и тех, кто был очевидцем и участником тех событий. Папин брат Григорий (тогда ему было лет 15) тоже был членом истребительного отряда. Мальчишки 15-16 лет должны были выслеживать лазутчиков и по возможности вести подрывную работу. Когда немцы объявили на них охоту, бабушка прятала Гришу, как и другие матери своих сыновей. Гриша выжил. Многие — нет. Будущий папа был ребёнком, и в детском сознании война не отпечаталась страшной трагедией. Хотя был и голод, и страх, и смерть вокруг. Но папа подрос, а война закончилась.
Как и когда папа «заболел» небом, он не рассказывал. Но эта болезнь не отпускает его до сих пор. После школы он поступил в Киевское военное авиационное училище. И рассказы о курсантской жизни, самолётах и полётах до сих пор самая любимая тема папиных воспоминаний. Именно от папы я знаю названия и рисунок фигур высшего пилотажа и могу отличить «Ан» от «Яка». Несмотря на то, что в авиации папа прослужил совсем немного, а потом 40 лет учительствовал, его образ неразрывно связан с небом, авиацией и военной службой. Любимые фильмы: «В бой идут одни старики» и «Офицеры».
С мамой папа познакомился в школе. После того, как был комиссован из армии по состоянию здоровья, он преподавал в романовской школе физкультуру.
На уроках отец требовал военной дисциплины, и все знали, что приказы не обсуждаются и дважды не повторяются. Но зато нет ни одного парня, который в армии не вспомнил бы папу добрым словом. За то, что научил быть солдатом. Он воспитал не одно поколение настоящих мужиков. Многие из них, как и мой брат, выбрали профессию — Родину защищать. А есть и такие, кому папина наука помогла выжить на войне.
Нужно очень постараться, чтобы найти в Романовской человека, который бы не знал моих родителей. Да и то, это будет не местный. Они выучили четыре поколения людей. Не просто выучили — воспитали. Мама говорит, что пока они воспитывали чужих детей, свои росли, как трава в поле. Но это, конечно, не так. Нормально мы росли. Стоит родителям где-нибудь появиться, как с ними все здороваются. Их первым ученикам сегодня уже за семьдесят.
Вас заинтересует
Что знают дети о своих прадедах
Однажды на войне...
Ещё раз о партизанке Ане Гайтеровой
В 15 лет для меня началась война
Как кот спас семью в ленинградскую блокаду
